Об отчаянии мира и надежде христиан

Люди мира отчаиваются, христиане же надеются. Как нам хочется подобной простоты, но не все так однозначно. Люди мира отчаиваются, но живут в единственной для них реальности, а потому лучшие из них стараются эту реальность спасти и сделать лучше. Христиане надеются на лучший мир, а потом худшие из них безразличны к реальности этого земного мира, отчаиваются в ней и даже не стараются сделать ее хоть немного лучше.

Надежда не постыжает не потому, что она не знает реальности жизни, но потому что она эту реальность оспаривает, она знает реальность иную, в свете которой здешняя, земная жизнь не кажется последней инстанцией.

«И не сим только, но хвалимся и скорбями, зная, что от скорби происходит терпение, от терпения опытность, от опытности надежда, а надежда не постыжает, потому что любовь Божия излилась в сердца наши Духом Святым, данным нам. Ибо Христос, когда еще мы были немощны, в определенное время умер за нечестивых» (Рим.5:3-6).

Почему не постыжает надежда? Потому что мы уже получили не просто что-то или много, а все, точнее залог всего, залог будущей жизни. Если Христос за нас умер и Его любовь излилась в сердца наши, то ничего страшного случиться уже не может. Более того, мы не будем разочарованы, если чего-то недополучим или что-то утеряем. Любовь уже излилась, Христос уже умер – до того, как мы стали достойными этого, и даже до того, как мы начали мечтать об этом.

Надежда имеет основанием то, что уже случилось. Но то, что уже случилось, есть лишь задаток будущего. Поэтому надежда обращена вперед и ждет того, что приоткрытое ранее, скоро откроется во всей полноте. Надежда не живет прошлым, она знает, что в прошлом был лишь задаток будущего, лишь тень будущих благ.

Надежда знает, что может быть в будущем, потому что частично ей это уже открыто в опыте прошлого. Зная же, что ждет в будущем, она старается это будущее приблизить, ускорить, реализовать. Так надежда становится революционной, преобразующей силой. Христиане забыли, что надежда может больше, чем томительным чувством ожидания, что она способна менять реальность.

Христиане помнят только о надежде для себя, им совсем нечего сказать о надежде для мира. Подлинно христианская надежда не может быть только индивидуальной, она соседствует с ответственностью за судьбу других людей, за преображение всего мира, за общее будущее.

Надежда связывается с чувством, что не все обречено, что есть завтрашний день, что жизнь продолжится, что все сделанное имеет смысл и перспективу. Без надежды мы будем жить как бабочки-однодневки. Надежда же дает перспективу, надежда – ключ к будущему, дверь в завтрашний день, якорь в житейском море.

«Желаем же, чтобы каждый из вас, для совершенной уверенности в надежде, оказывал такую же ревность до конца, дабы вы не обленились, но подражали тем, которые верою и долготерпением наследуют обетования.

Бог, давая обетование Аврааму, как не мог никем высшим клясться, клялся Самим Собою, говоря: истинно благословляя благословлю тебя и размножая размножу тебя.

И так Авраам, долготерпев, получил обещанное.

Люди клянутся высшим, и клятва во удостоверение оканчивает всякий спор их.

Посему и Бог, желая преимущественнее показать наследникам обетования непреложность Своей воли, употребил в посредство клятву, дабы в двух непреложных вещах, в которых невозможно Богу солгать, твердое утешение имели мы, прибегшие взяться за предлежащую надежду, которая для души есть как бы якорь безопасный и крепкий, и входит во внутреннейшее за завесу» (Евр.6:11-19).

Помимо прочих смыслов автор послания к Евреям говорит о том, что сам Бог выступает гарантом нашего будущего, поэтому стоит долготерпеть и в этом долготерпении трудиться, а не лениться. Непреложность Божьих обетований состоит в том, что христианам принадлежит будущее, невзирая на явную обреченность мира.

Бог не меняет своих обещаний, Он дал непреложные основания для надежды. Вопросы стоит задавать не Ему, вопросы относятся к нам.

Чем является христианская надежда для нас – индивидуальным успокоением, приятным чувством ожидающего вскоре праздника, преобразующей силой в повседневной жизни, приближением грядущего Царствия в дне сегодняшнем и завтрашнем?

Является ли наша надежда активной? Или это ленивое и пугливое ожидание?

Является ли наша надежда общей, общезначимой? Или это индивидуальное самоуспокоение? Достаточно ли сильна наша надежда, чтобы стать публичной силой, трансформирующей общество?

На что опирается наша надежда – на видимые точки опоры или на приближающееся Царствие? Способны ли мы «без надежды надеяться», т.е. надеяться в отсутствие видимых на то оснований? Можем ли мы оспорить безнадежный порядок вещей?

Является ли наша надежда знаком нового мира, новой жизни, приближающегося Царствия Божьего? Или же она часть этого мира, пусть даже лучшая часть?

Насколько радикальна наша надежда? Сколько в ней от христианства и сколько от Христа?

Спасительна ли наша надежда, обещает ли она нам вечную жизнь? «Если мы в этой только жизни надеемся на Христа, то мы несчастнее всех человеков» (1Кор.15:19).

Как далеко смотрит наша надежда? Надеемся ли мы на большее, чем просто «получше жить»?

Есть ли у нас мечта? Как меняет наша надежда сегодняшний день, каким она сделает день завтрашний? На что подвигает нас наша надежда? 

Станет ли наша христианская надежда спасающей надеждой всего мира?

«Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом» (1Кор.15:58)

Дальше »

Простираясь вперед

Жизнь как порыв, стремление, рывок знакома немногим. Лишь великие люди могут похвалиться тем, что их жизнь прошла в полете, в броске, в движении к цели.

Я не могу согласиться, что скучная жизнь может быть нормой, что можно жить без мечтаний и без стремлений эти мечты воплотить, что можно обойтись без благородного риска и удивительных приключений.

Мы грешим, когда жизнь – величайший дар Бога – превращаем в серое существование. Если мир вокруг нас - пыльный чулан, то неудивительно, что вечность  представляется баней с пауками.

Но стоит посмотреть ввысь, в бесконечность неба, и охватывает чувство восторга, великолепия, приятного головокружения.

Почитать все за сор может лишь тот, кто знает вечность и бесконечность, кто знает смерть и воскресение, кто встретил в жизни Христа и открыл тем самым дверь в иной, настоящий мир.

Христос как цель упраздняет все, делает жизнь целеустремленной, динамичной. Вся жизнь становится движением в пути, а не топтанием на месте.

Как говорил великий странник Григорий Сковорода, «Мир ловил меня, но не поймал». Если ты ощутил дыхание вечности, мир не сможет тебя поймать в своих объятиях. Всего, что есть в мире, оказывается слишком мало для тех, кто услышал голос Бога, кто знает об иной, настоящей жизни.

Нас удерживает прошлое, нам привязывают к себе звания, награды, успехи, теплые места и приятные вещи. В обычной жизни все работает против движения, все устроено так, что лишь люди с высокой внутренней мотивацией могут неустанно двигаться вперед.

Большинство же лишь удивляется таким выскочкам. Чего  ему не сидится? Чего ему не хватает? Больше всех надо? Жить надоело? Проблем захотел?

Благодать Христова, изменившая нашу жизнь, делает ее такой ценной, важной, красивой, что грехом можно считать не только ее порчу или трату, но и ее неиспользование, запыление, погружение этого сокровища в пыль, шум, серость второстепенных, суетных дел.

Высшим званием во Христе Иисусе может быть звание раба, который хорошо послужил. Высшей оценкой могут быть лишь слова «Хорошо, добрый и верный раб».

Оправдана лишь жизнь в труде, в пути, в движении. «Я не хочу полуправды, я не хочу полуцели… Пусть порываются струны, лишь бы не даром звенели».

К чему мы стремимся? О чем мы мечтаем? Какого звания заслуживаем? Видим ли мы впереди вдохновляющее будущее и стремимся ли к нему? Что нас удерживает в этом стремлении? Что нужно оставить и на чем сосредоточиться, чтобы жизнь стала порывом к высшей цели и высшему званию, чтобы она обрела содержание и направленность, достойные высокой Христовой оценки?

«Все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа и найтись в Нем не со своею праведностью, которая от закона, но с тою, которая через веру во Христа, с праведностью от Бога по вере; чтобы познать Его, и силу воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых. [Говорю так] не потому, чтобы я уже достиг, или усовершился; но стремлюсь, не достигну ли я, как достиг меня Христос Иисус. Братия, я не почитаю себя достигшим; а только, забывая заднее и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести вышнего звания Божия во Христе Иисусе. Итак, кто из нас совершен, так должен мыслить» (Фил.3:8-15).

Дальше »

Есть ли Бог в современной культуре?

Обычные дискуссии «верующих» и «неверующих» ограничивают вопрос словами «Есть ли Бог?». Меня эта лаконичность не удовлетворяет. Ведь здравый смысл подсказывает, что где-то Бог есть, а где-то Его нет. Там, где заканчиваются споры «верующих» и «неверующих» («Бог все-таки есть»), начинаются отчаянные распри внутри победителей («а где именно Он есть?»).
Например, для «обычных» христиан Бог есть в Церкви, но в современной культуре Его якобы нет.
Так что вопрос о существовании Бога не решается в общей форме, на общий вопрос приходится отвечать парадоксальным сочетанием «да» и «нет».
Меня же эта частичность («есть здесь, но не там») и противоречивость («если Он есть здесь, но нет там, то Он и есть, и одновременно Его нет») не удовлетворяют так же, как и недосказанность общего вопроса. Ведь если Он есть, то Он есть везде и всегда, поскольку Его природа предполагает всеприсутствие, всезнание и всемогущество.
Вездесущий Бог есть и в «духовных», и «малодуховных» сферах. Его воля вершится «на земле, как и на небе». Его присутствие неустранимо. Его «да» человеку звучит тише, но уверенней богоборческих кощунств и отречений со стороны последнего.
В современном культурном интертексте «видимого» Бога становится все меньше. Но это не значит, что Бог ушел или умер. Это значит, что люди утратили непосредственность отношений с Ним. О Нем говорят лишь в третьем лице как о герое давней и непонятной истории. Слова о Боге выцвели, обесценились, перестали передавать знание, опыт, чувство Бога.
Сегодня прямой текст о Боге почти невозможен. Его позволяют себе лишь самоуверенные миссионеры или агрессивные фундаменталисты. Времена судей, пророков и апостолов прошли, никто больше не уполномочен говорить от лица Всевышнего.
Но Бог находит тех неуверенных, смущающихся, но талантливых людей, которые знают, что ничего не знают, и при этом способны трепетно и благоговейно слышать Его голос и находить необычные, незаезженные слова и образы, чтобы этот чудесный голос зазвучал в нашем, здешнем мире.
Среди постсекулярности одних и воинственной религиозности других правдивый и мирный разговор о Боге на языке человеческих культурных традиций возможен только в непрямой форме – как притча, рассказ, песня, картина. Здесь Бог есть, но лишь имеющий уши слышать – Его слышит, но имеющий глаза видеть – Его видит. Здесь Бог есть, но Его не схватишь и не удержишь, не перетянешь на свою сторону. Он не на стороне нашей и не на стороне неприятелей наших (Иис.Нав. 5:13-14). Он остается Собой и говорит всем, кто читает, видит, слушает
В своих «Рассказах о Господе Боге» Рильке показал способ говорить о Боге непрямым образом. Иногда он нарочно избегал темы Бога, но в конечном итоге Бог все равно оказывался в истории, и лучше всего Его присутствие видели дети. Вот концовка одной из историй, где «не было Бога», где были лишь нищий и гордая девушка: «Дети услышали и эту историю и утверждают, к негодованию господина учителя, что в ней тоже говорится о Господе Боге. Я и сам немного этому удивился, ведь я все-таки обещал господину учителю историю без Господа Бога. Но детям, конечно, виднее».
Детям виднее. Не всем детям, а тем, которые не утратили детской способности верить в сказки и всюду видеть чудеса. Виднее всего тем детям, которые могут запросто встретить ангелов и не удивиться. Тем, которые разговаривают с животными, звездами, лесами и реками.
Такими детьми стоит оставаться подольше и нам, «взрослым», знающим серость жизни, ее «сермяжную правду». Ведь настоящая жизнь – не то, что мы видим вокруг себя, но то, что мы видим глазами веры и чувствуем сердцем.
Поэты и писатели, музыканты и художники, сценаристы и актеры, философы и ученые говорят о той глубинной и возвышенной жизни, которая открывается верой, постигается вдохновением, осмысляется в творчестве. В культуре существование Бога переживается не как факт без цвета и запаха, но как суть всего, как личная встреча, как соприкоснование с тайной, как возвращение к Отцу, как мистика любви и таинство веры.
Возможно, Бог намеренно уклоняется от нашего липкого и властного языка, от избалованных потребителей, от похотливого и оценивающего взгляда. Он есть, но не видим для тех, чьи глаза ищут объекты пользования и удовольствия. Он говорит, но не слышим теми, чьи уши привыкли к шуму суеты, заразительному мату и подстегивающему ритму.
Бог есть, но открывается не в тех формах, местах, словах, которые мы предполагаем и навязываем. Он рядом, но Его нужно искать (Деян. 17:26-28). И это знали не только иудейские пророки, но и греческие стихотворцы, которых цитировал Павел в ареопаге.
Бог – неустранимая часть культуры, в любую эпоху культура и жизнь общества в целом питаются Божественными истоками. Наша эпоха – не исключение. Бог жив и действует в нашем мире, но пережить и выразить это знание становится все труднее. Вот почему формами свидетельства о Нем становятся не рекламные кампании, крусейды, телемарафоны, а более тонкие, творческие, личностные подходы, языки культуры.
В современной культуре Его присутствие все менее очевидно. Возможно, своим не-очевидным присутствием или очевидным отсутствием Бог хочет показать, что Он не может быть в центре такого общества, такой культуры. Но тогда, когда кажется, что Его нет вовсе, на самом деле Он «недалеко от каждого из нас». И если мы Его взыщем, Он может быть найден. Так в современной культуре соединяются отчаяние пустоты и свет надежды.

Дальше »