Теология как наука среди наук

В канун Дня Реформации

За последние годы теология стала привычным словом, но до сих пор ее боятся как в Церкви, так и в Университете.
Отвечая на страхи и критику, предлагаю несколько тезисов о теологии как науке.

1. Теология – осознанная вера Церкви, опыт Богопознания, выраженный в словах; наши слова в ответ на Божье Слово и в разъяснение Слова.
Теология возникает в Церкви как результат соборного опыта веры. Конечно, религиозный опыт может быть индивидуальным и внецерковным, он может рождать инсайты и рефлексии, но христианская теология – церковна и соборна (общинна и сверх-индивидуальна). Теология как выражение веры Церкви не обязана становиться наукой.
2. Теология, желающая стать наукой среди наук, вступает в научное содружество, где есть свои нормы, этос, категории, критерии рациональности. Она не обязана соглашаться со всем, но должна быть готовой подтвердить свои научные притязания на соответствующем языке и в соответствующих жанрах, аргументировать свою картину мира и демонстрировать свои объяснительные возможности.
3. Теология как наука среди наук может быть представлена верующими учеными, являющимися частью Церкви и в силу этого представляющими ее опыт веры. Для «просто ученых», невоцерковленных людей, сторонних наблюдателей, «теология» отчасти может быть понятна и доступна как близкий род занятий – в форме философии религии или феноменологии религии.
4. От теолога как ученого среди ученых ожидается двойная подотчетность – университету в части научной компетенции и Церкви в части знания и верности полученному там опыту веры. Теолог как ученый среди ученых должен подтвердить свой статус, демонстрируя профессиональные знания и навыки. В то же время он ответственен и перед Церковью – достойно и без искажений представлять ее традицию в научном мире, облекая опыт веры в форму теоретического знания, понятного и полезного для других наук.
5. Теология могла и может оставаться опытом веры Церкви, ее внутренним делом. Но в истории Церкви она неоднократно делала свой выбор в пользу интеграции в большую науку, не стыдясь своей веры и не боясь интеллектуальных испытаний. Наше время предоставляет очередной выбор, очередную развилку – оставаться исключительно внутренним делом Церкви или сделать шаг в мир университетов и академий, отвечая им, развиваясь в диалоге с ними и преображая их своим присутствием

Дальше »

Осенний декаданс

Слышу музыку падения
В листьях - шорохи бытия
В этой осени, приходящей без спроса, - очарованье ежегодной неповторимости и неизбежность очередной потери
*
Прощания грусть. Будто не с осенью, а собой, миром, жизнью.
С молодостью, с молодым взглядом на мир, с молодым миром.
С мечтами о долгом интересном пути, который всего лишь начинается.
*
В запустении мира – трагическая обреченность природы.
Немая покорность идущих на смерть.
Смирение приговоренных.
И при все том робко чающих воскресения
*
Как жизнь природы осыпается листьями, так мир людей опадает жизнями
*
Есть жизни осень. Есть в осени жизнь.
Жизнь есть везде и всегда. А вот смерти нет, хотя есть ее страх и непонятная грусть - быть может, от ее возможности, от ее настойчивых попыток стать реальностью
*
Итог времени скоро. Но пока еще время итога. В нем можно жить, в нем нужно жить – торопясь, дорожа, полной мерой
*
Холодны воды последней реки. Мы еще на этом берегу, но уже зябко. Назад нельзя. Неведомое пугает.
Что там, в этих туманах, за темными лесами, за пустыми полями?
*
Приближаемся к краю. О, эти чувства предела. Невместимость конца. Звон пустой пустоты.
Леденящий страх остаться в облетевшем лесу, вымершем городе, заброшенном парке. Кричать без ответа. Звать тишину.
Эй, есть ли там кто Живой?

Дальше »

Из Европы ли дьявол?

religion.in.ua

При всем своем загнивании Европа для постсоветских стран остается центром – и притяжения, и отталкивания.
«Европа» – это и европейский вектор развития, политический выбор; это и стандарты жизни; это и тип культуры. Относительно первого спорят политики. Относительно второго никто не спорит, все этого хотят. Относительно третьего спорят все, особенно люди религиозные. Обсуждение толерантности, прав меньшинств, свободы и достоинства человека легко переходит в спор о судьбе традиционных ценностей и христианского наследия, от которого лишь один шаг до демонизации современной Европы.
Странно, что «антихристов лик Европы» так плохо прикрыт и легко заметен. Странно и то, что «Святая Русь» не затронута плохим влиянием, хотя согласно Священному Писанию, тьма покроет всю землю, святые будут побеждены и власть зверя распространится на все народы (Откр. 13:7).

Уже в этом упрощенном делении на святые и несвятые территории видится отчасти наивное, а отчасти предвзятое отношение. Фанатичные борцы с «тлетворным Западом» забывают, что «Господня земля и что наполняет ее, вселенная и все живущее в ней» (Пс. 23:1). Хотя вот вам другой пример — православный подвижник, соратник и ученик Серафима Саровского Николай Мотовилов в записках “служки Божией Матери и Серафимова” оставил пророчество о рождении антихриста «между Петербургом и Москвой, в том великом городе, который по соединении всех племен славянских с Россией будет второй столицей царства Русского и назван будет “Москво-Петроградом”, или “Градом конца”».

Как антихрист действует по всей земле, обольщая живущих на ней, так и Дух Святой действует всюду, сохраняя святой остаток и доброе влияние. Это более сложная картина мира, в которой нет пяди чистой, христианской территории, зато везде и всюду есть присутствие Божье. Такая картина гораздо более христианская, чем простое деление на Запад и Восток, Европу и Русь, на антихристовы и святые земли.
Вспомним, что Павел, «апостол язычников», шел с Востока на Запад, от Иерусалима до культурного центра - Афин, а затем и до имперской столицы - Рима.
«Требую суда кесарева» - сказал он после того, как иудеи обвинил его в святотатстве и нарушении законов. Чужой Рим, а не «святой» Иерусалим стал для него местом суда и прений. Используя свое гражданское право, апостол апеллирует к власти императора и справедливости суда. На вопрос Феста «Хочешь ли идти в Иерусалим?», Павел отвечает: «Я стою перед судом кесаревым, где мне и надлежит быть судиму. Иудеев я ничем не обидел, как и ты хорошо знаешь. Ибо, если я неправ и сделал что-нибудь, достойное смерти, то не отрекаюсь умереть; а если ничего того нет, в чем сии обвиняют меня, то никто не может выдать меня им. Требую суда кесарева» (Деян. 25:10-11).
В Иерусалиме распяли Христа. Праведника умертвили ради защиты традиционных ценностей. В Риме больше религии ценили право. Но и там умирали христиане – на аренах амфитеатрах или на крестах.
Демократическая Европа и традиционно религиозный Восток – одинако опасны для христиан, дерзнувших следовать за своим Учителем, а не за традиционными ценностями или переменчивой имперской модой.

Не так давно черкасское издательство Коллоквиум выпустило перевод книги христанского философа Джеймса Смита «Кто боится постмодернизма?» (Смит Дж. Церковь и постмодернизм. – Коллоквиум, 2012). Автор постмодернизма не боится, и не советует бояться другим. Напротив, он демонстрирует хороший пример позитивных христианских прочтений постмодернистских тезисов. Первая глава книги – «Из Парижа ли дьявол?» - призывает отнестись к парижской «несвятой троице» без гнева и пристрастия. Деррида, Лиотар и Фуко – не могут быть христианизированы, но и не должны быть демонизированы.
Вопросы Джеймса Смита могут быть распространены не только на постмодернизм как господствующее умонастроение, но и на весь современный мир, пока остающийся европоцентричным: «Кто боится Европы?», «Из Европы ли дьявол?».

Бояться не нужно. В конце концов, не так страшна Европа…
Не так страшна Европа, как ее представляют «православные» кликуши и «протестантские» фундаменталисты.
Не так страшна Европа, как ее азиатская альтернатива в формате «таежного союза».
Всюду страшно без Бога. А с Ним жить можно везде.

Дальше »

Христиане в университете?

«

Спаси Господи!», - скажут на это чиновники от минобрнауки. Еще глубоко советские и уже слегка православные чинуши читают заученные мантры, продолжают повторять совнаркомовские заклинания об отделении Церкви от государства и школы.
Тот самый «Декрет об отделении церкви от государства и школы от церкви» был принят Советом Народных Комиссаров РСФСР 23 января (5 февраля) 1918 года и до сих пор выполняется, словно советы остаются при власти, а народ под их сапогом.
Вот некоторые интересные пункты этого декрета. Положение первое: «Провозглашение светского характера советского государства — церковь отделяется от государства». Положение второе: «Запрет любого ограничения свободы совести, или установления каких бы то ни было преимуществ или привилегий на основании вероисповедной принадлежности граждан». Положение седьмое: «Школа как государственное образовательное учреждение отделяется от церкви — запрет преподавания религии. Граждане должны обучать и обучаться религии только частным образом».
Документ противоречивый – с одной стороны, утверждаются демократические принципы свободы, равных возможностей, невозможности привилегий; с другой стороны, запреты и санкции относятся только к Церкви и религии. Надо понимать, что свобода – это благое пожелание, добрая воля советской власти, разрешить которую было можно (для очковтирательства), но реализовать никогда и никак нельзя. Более того, свобода по-советски – это свобода от религии, для защиты такой свободы нужны ограничения свободы всяческих мракобесов и оголтелых церковников. Так это и понимали: полная свобода атеизма лишает свободы всех остальных – не только свободы, но и вполне осязаемых прав. Cогласно положений 9 и 10, все церковные и религиозные общества лишались своей собственности в пользу народа, и не могли получить права юридического лица.
Уже нет совнаркома и СССР (слава Богу!), но до сих пор школа остается сферой монопольного влияния государства (вот уж действительно: «спаси Господи!»).
Усмиряя несогласных, не допуская альтернативных подходов, не считаясь с мировоззренческим выборов студентов и их родителей, школа продолжает воспроизводить атеистическую матрицу сознания. Конвейер, запущенный совнаркомом, продолжает работать и штамповать homo soveticus. Постсоветское образование остается едва ли не последней цитаделью совка и атеизма.
Справедливости ради, стоит сказать, что не только советское прошлое, но и европейское будущее отводит (резервирует) для христиан место в резервациях, никак не в университетах.
Государственная монополия атеистического влияния сменяется монополией секуляризма и всеядной толерантности. Позволено все, кроме веры. Можно исповедовать что-угодно, но верить нельзя. В том смысле, что нельзя воспринимать свою веру серьезно, т.е. свидетельствовать о ней и предупреждать других об опасности иных религий.
Христиане призваны оспорить эти “естественные” монополии, показать противоестественность любых монополий, в том числе и христианских. В университете они могут присутствовать не как “церковь” (это разные социальные институты, призванные взаимодействовать, но не поглощать друг друга), а как обычные члены общества, студенты или преподаватели, отличающиеся не профессиональными качествами, но своим мировоззрением, этикой, духом.

Вызовы отделения церкви от государства (по-советски) или ограничения публичной активности верующих (по-европейски) следует принимать как призыв к творчеству: не стоит ссылаться на исторические заслуги и пытаться по праву старших снова занять авторитетное место в университетах (которые создавались и развивались именно христианами), не стоит требовать преференций в части идеологического содержания или философии образования. А вот что действительно нужно – быть готовым и способным выдержать конкуренцию в профессиональной среде, представить аргументы в защиту своей картины мира, наконец, проявить те самые христианские качества личности, которые всегда значили больше, чем логические доказательства. Быть человеком, быть хорошим студентом или преподателем, быть самокритичным и при этом убежденным, уважать различные подходы и при этом следовать своим принципам – это личное “мужество быть” в университете сегодня важнее и убедительнее, чем политические или клерикальные битвы за сферы влияния. Такой возможности лишить не в силах никакие декреты, ни советские (уже знаю), ни европейские (надеюсь).

Дальше »