-->
no
Технологии Blogger.

Сообщить о нарушении

Поиск по этому блогу

Недавние Посты

5/recent posts

Случайные посты

3/random posts
no

Недавние Посты

5/recent posts

Последние коментарии:

5/recent comments

Последние коментарии:

5/recent comments

Страницы

4/Статьи/slider

"Будущее и надежда". Предисловие к русскому изданию

Комментариев нет

Д. Сьорл и М. Черенков. Будущность и надежда. Миссия, богословское образование и преобразование постсоветского общества. - Черкассы: Коллоквиум, 2015. - 296 с.

У нашей книги интересная судьба, сложная траектория. Задуманная в 2012 году в ходе рабочих дискуссий о будущем Донецкого христианского университета, она дописывалась на фоне трагических украинских событий. Книга вышла в свет в декабре 2014 года в американском издательстве и лишь теперь становится доступной для своего русскоязычного читателя.
Книга связывает две эпохи – до событий Майдана (и немедленно последовавшей российско-украинской войны) и после. Тогда, в 2012 году, мы решились думать о будущем с надеждой, хотя очень робкой и осторожной. Сейчас мы ви- дим, что мечтать нужно смелее и действовать решительнее, иначе будущее может не наступить.
Нас связало совместное служение в Донецком христианском университете. Сегодня он захвачен боевиками, студенты и преподаватели рассеяны. Понятно, что назад вернуться нельзя и нужно двигаться дальше, в будущее. Поэтому за время, прошедшее от начала работы до выхода книги, тема будущего стала донельзя актуальной.
Книга связывает два мира – Украину и Европу, европейскую богословскую традицию и постсоветский богословский поиск. Только в такой связи возможно будущее и постсоветской евангельской церкви, и постсоветского общества. Только в такой связи постсоветская Церковь обретает вдохновляющее видение и богословское обоснование для собственной реформации, а уже затем для преобразования общества.
В Украине идет война, которая подводит итог затянувшемуся постсоветскому транзиту. В ее огне сгорает прошлое, а будущее кажется слишком призрачным. Нужна оптика надежды, чтобы увидеть будущее в свете веры, осуществить его и свое призвание в нем.
Мы благодарим Mission Eurasia и издательство Коллоквиум за участие в русскоязычном издании и надеемся, что оно послужит делу миссии.
Михаил Черенков, Джошуа Сьорл Июнь 2015 г.

Церковь, Царство и будущее

Комментариев нет
Как правило, христиане известны тем, что лечат раны прошлого и отвечают на вызовы настоящего. Они реагируют на то, что уже было или вот здесь есть. Но будущее остается вне сферы ответственности. И не потому что оно не важно, а потому что настолько важно, что полностью отдается Богу и выпадает из истории в эсхатологию. Выходит, что будущее – темное, страшное, непонятное. Мы за него не отвечаем, мы лишь наблюдаем за тем, что делает Бог. Все это довольно странно, ведь у нас есть Апокалипсис – отнюдь не тайнопись, но открытая книга, намеренно упреждающее сообщение Бога сообществу Церквей. Иными словами, будущее открыто – и для понимания, и для свободного действия каждого христианина, и для решающей роли Церкви.
Примечательно, что большинство постсоветских церквей исповедуют премиллениаризм, т.е. веруют в то, что Христос вернется перед тысячелетним царством и Сам станет началом этого видимого царства. Такой взгляд на эсхатологию снимает с Церкви ответственность за будущее. Напротив, постмиллениаризм, согласно которому тысячелетнее царство станет результатом христианских усилий и предварит возвращение Христа, остается малопопулярной и малопонятной идеей. Чуть более популярен амиллениаризм (особенно в православной традиции), который отождествляет Царство и Церковь и вовсе ничего хорошего от земного будущего не ожидает. Именно в этих, казалось бы далеких от социальной практики, дискуссиях коренятся многие проблемы нашего христианства и его отношений с обществом.
Случаются, правда, события, который явно открывают для нас нашу же ответственность. Церковь узнает в них действие Божье, возникающую реальность Царства и приглашение в этом соучаствовать. Так было в дни «революции достоинства».
Майдан и последующая война стали настоящим испытанием для украинского христианства – на верность своему призванию, готовность к переменам и единство, но самое главное – на способность видеть Царство и послужить ему. Эти события высвечивают для Церкви всю панораму действий Бога в мире, Царство как новую реальность преображенного мира и особую ответственность Церкви за будущее, которое отнюдь не предрешено.
Что же такое Царство? Это символ постоянного присутствия Божьего в этом мире и образ возникающего нового мира. Церковь ответственна не только за самосохранение, но и за преображение этого мира, чтобы в нем все более проявлялись следы грядущего Царства. Церковь не ответственна за оцерковление общества или христианизацию мира, она может предложить нечто большее, чем себя – целостный образ будущего мира и «усилия, которые восхищают его» (Матф. 11:12). Без этого образа и без этих ответственных усилий страна, где подавляющее большинство жителей относят себя к христианам, останется демотивированной и безОбразной, т.е. огромный потенциал Церкви и ее прихожан останется незадействованным, а сама Церковь станет заложницей чужих образов и планов.
И вот вопрос к нам – есть ли у нас, христиан Украины, образ будущего для нашей страны? Как мы видим свое место и свою роль, свою ответственность за ее будущее? В каких преображающих усилиях воплощаются наша вера и наше видение будущего? Без продумывания этих вопросов мы не сможем предложить для общества христианскую повестку дня и тем самым проявить свою ответственность, реализовать свободу и творчество, вернуть субъектность и влиятельность.

1517-2017. Что дальше?

6 комментариев
Несколько провокаций (не более:)) к приближающемуся юбилею Реформации
1. Величайшей Рефомацией 2017 года было бы не очередное разделение (пусть даже с самой благородной целью), а возвращение протестантов к единству с Римом. Лучше всего меняет - и тех, и других, - не разделение, а жизнь вместе, ведь "железо железо острит".
2. Если бы Флорентийская уния 1439 года имела успех, она бы и стала Реформацией (без протестантизма). Уния остаётся до сих пор возможным сценарием, но теперь есть протестантизм, и это все осложняет. К тому же православие почти изжило себя и не имеет полноценной субъектности для переговоров с Ватиканом.
3. Спустя 500 лет протестантизм так и не добрался "назад к истокам", напротив, все чаще обращается к традиции, без которой к истокам почти не попасть. Православие же превратилось в пародию на традицию, одичало в изоляции и антилатинстве. Напротив, католическая церковь и спустя 500 лет после Лютера остаётся живой и динамичной (во многом благодаря Лютеру и его потомкам).
О чем я? Да о том, что христианство завтрашнего дня не будут волновать споры 1054 и 1517 годов, так что можно сказать и так: православие и протестантизм со своими антикатолическими программами себя исчерпали. Это означает, что им (нам) придётся стать католическими. В каком смысле? Это другой вопрос (здесь для начала стоит вспомнить о нашем общем символе веры с его словами о "Католической церкви", т.е. вселенской-соборной-многоразличной-единой, частью которой мы исповедуем быть). Скажу ещё так: если католицизм не станет евангельским по духу, протестантизм не возобновит свою связь с традицией, а православие не сбросит с себя мертвую кожу византизма, то будущее христианство будет неконфессиональным. Или мы все вернёмся к основам нашего христианского единства (и веры), или... читайте грозные послания церквам Апокалипсиса и не будь столь наивны, чтобы думать, что слова Христа "Я создам Церковь мою и врата адовы не одолеют ее" относятся к именно вашей конфессии...

Миссия примирения в свете Пятидесятницы и последнего Пира

Комментариев нет

Спустя две тысячи лет своей истории христианство вновь оказывается в изначальной для себя ситуации – люди разобщены между собой и все вместе враждебны христианству. Событием, которое утвердило апостолов в их миссии и силе эту миссию выполнять, стала Пятидесятница. До того они смотрели на свою задачу как на невозможную, именно потому им было сказано: «Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и по всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян. 1:8). Вместо видимого и насильственного восстановления «царства Израиля» приходит Пятидесятница .
Именно в свете, огне и силе Пятидесятницы миссия стала возможной и выполнимой. Мирослав Вольф называет христианский путь примирения наиболее трудным из прочих, но единственно возможным. «Библейская видение мира открыто для нас, но это задача куда труднее Сизифовой. Конечно, толкать камень мира в гору насилия… - невероятно тяжело. Однако это легче, чем нести свой крест, следуя за распятым Мессией. Именно к этому призывал Иисус Христос христиан. Уверенные в Божьей справедливости и препоясанные Божьим присутствием, они должны разорвать порочный круг насилия и мести. Они не станут отрицать возможные трагические последствия: возлюбив своих врагов, они могут в конечном итоге тоже оказаться на кресте. Тем не менее очень часто дорогостоящий акт отказа от мести становится семенем, из которого произрастает слабый плод мира Пятидесятницы – мира между людьми, принадлежащими разным культурам, но собравшимися в одном месте, где они могут понимать язык друг друга и разделять друг с другом свое имущество» .
Еще более сильный образ примиренного мира Вольф предлагает в своей последней книге «Конец памяти. Как помнить правильно в мире насилия». Книга автобиографична, в ее основе – история о некоем сотруднике спецслужб Captain G., который допрашивал и мучил автора в далеком 1984 году, еще в советской Югославии . Даже когда мучения закончились, мучитель не исчез, он поселился внутри и стал постоянным спутником.
Боль этого соседства, страх и непонимание, больная память и непрощение стали личной трагедией Мирослава Вольфа. А освобождающими и примиряющими стали решительно недоумевающие, искренние, экзистенциальные вопросы по поводу простых и неудобных библейских истин: «Если Один умер за всех, не должны ли мы надеяться на спасение всех?.. Были ли мы с Captain G. примирены тогда, на том холме за Иерусалимом? Окажемся ли мы примиренными в Новом Иерусалиме, должен ли я хотя бы надеяться на это? Пир – этот новозаветный образ часто используется для описания примиренного мира. Captain G. и я сидим вместе за столом и пиршествуем, дружески смеясь. Очень пугающая мысль, но отнюдь не невозможный сценарий. Могу ли я представить мир – могу ли я желать его, – в котором я больше не буду вешать на Captain G. ярлык злодея каждый раз, когда буду его видеть?» .
Эти вопросы вряд ли предполагают ответы, но они хорошо задают новое видение мира. Ведь только тогда, когда мы будем видеть мир преображенным, примирение будет возможным. И это не вопрос нашего воображения, это предмет нашей христианской веры.

Камни вот-вот закричат

Комментариев нет
Кризис Церкви проявляется в молчании, немотствовании. Сказать нечего. Солидный вид, солидный сан. Грудь колесом, надуты щеки. И пустота. Такое противоречие внешнего блеска и внутренней несостоятельности гневно изобличалось библейскими пророками. Те, кто относят себя к народу Божьему, люди книги и веры, креста и Христа, должны знать и сказать. Им открыто прошлое и будущее, они свидетели Божьего откровения. Это поэт может мучиться с того, что не поймет, «куда несет нас рок событий». Это жрецы могут молчать о грехах Ирода. Это популисты могут ублажать народ, не знать или молчать о надвигающейся катастрофе. Но только не священники и не пророки. Молчание обвиняет молчащих. Они должны были знать и говорить, обличать и предупреждать, пробуждать и спасать. Нет, конечно же, в Церкви шумно, говорят много, иногда даже правильно, но все не о том, не о главном. Говорят о том, что интересно самой же Церкви. Но слово от Бога не хотят, бояться услышать. Страшатся узнать о себе правду, и что эту правду узнают другие. Но эта правда уже высказана. «Ты говоришь: «Я богат, я разбогател, у меня нет ни в чем нужды! – а не знаешь, что ты несчастен, жалок, нищ, слеп и гол» (Откр. 3:17), - говорит Христос Лаодикийской Церкви.
О чем говорит их/наше молчание? Об утраченной связи, предательстве, конформизме, невегласии. «Я – Первый, и Я – последний, и нет богов, кроме Меня! Кто подобен Мне? Пусть отзовется! Пусть расскажут Мне по порядку, что было с тех пор, как я создал народ древний. И о будущем, о том, что грядет, пусть расскажут нам. Не страшитесь, не бойтесь! Ведь Я еще в давние времена поведал вам все, рассказал, и вы – свидетели Мои» (Ис. 44:6-8).
Христос сказал, что если умолкнут ученики, то закричат камни (Лук. 19:40). Интересно, к каким «камням» стоит прислушаться сегодня?

Объятия как приоткрытая возможность

Комментариев нет
Объятия – еще не принятие. Они открыты или приоткрыты. Они ждут, приглашают. Они создают возможность, держат ее открытой. «Я распахиваю руки, делаю шаг навстречу Другому, врагу, и не знаю, быть может, он неправильно поймет меня, будет презирать или даже прибегнет к насилию, или же, напротив, мои действия будут оценены по достоинству, и я смогу рассчитывать на поддержку и взаимность. Я могу стать спасителем или жертвой – возможно, и тем, и другим одновременно. Объятия – воплощение благодати, а благодать – это всегда риск» , - так описывает феноменологию объятий мой хорватский собеседник.
В качестве иллюстрации Вольф вспоминает евангельскую историю о блудном сыне, в которой отец верно ждал, каждый день выходил на встречу, всегда был готов принять. Его объятия был открыты, и что бы не сделал сын, как бы далеко он не зашел, ему было куда и к кому вернуться.
Это очень важная истина, которую трудно найти где-либо кроме Евангелия: мы должны создать возможность возвращения, примирения, восстановления отношений. Если наш враг решит раскаяться, мы должны быть готовы заключить его в свои раскрытые объятия.
Объятия сами по себе - совершенно незаслуженная возможность, благодать, дар. Тем более для того, кто виновен и нуждается в прощении. “Что значит простить кого-то?”, - спрашивает любимый Вольфом Джон Капуто, - “Это значит что-то далекое от экономики. Мы ощущаем неизмеримый избыток прощения, когда прощаем именно тех, кто... не просит прощения, не раскаивается и не собирается меняться. Точно так же мы часто говорим о непрощаемом – скажем, о Холокосте, американском рабстве или апартеиде, о геноцидах прошлого века. Но не будут ли такие непрощаемые вещи как раз подходящим предметом для настоящего прощения?” .
Здесь Мирослав Вольф, описавший в своих книгах личный опыт балканских войн, выходит за рамки философского дискурса и обращается к евангельским образам – любящий верный отец ждет своего блудного сына, его объятия открыты несмотря на боль и усталость. Объятия предшествуют словам.
Такой метафорический подход отличается от ныне привычного “постметафизического”, в котором примирение становится возможным только как рефлексивное по своей природе согласие или коммуникативное действие. “Дискурсивная этика” не знает объятий, она наивно “ожидает взаимопонимания через способность обобщения интересов в результате интерсубъективно организованного открытого дискурса” .
Но когда у одних заканчиваются аргументы, а другие не готовы даже слушать; когда “способность обобщения интересов” слабеет или пропадает ; когда вместо “интерсубъективно организованного открытого дискурса” имеет место война, остаются только объятия любящих и верующих, умеющих прощать и готовых принять, потому что «Умение прощать – это часть веры. Обновление нового завета открывает верность Бога, ибо новый завет основан на прощении ошибок и забвении грехов. Прощая, Бог постоянно увеличивает нашу свободу и доверяет нашей способности к обновлению. В глазах Бога действия людей не предопределены; эта убежденность заставляет Бога высказаться против глубоко укорененной в еврейском народе идеи о наказании детей за грехи родителей (Иез. 18:1-3)» .

Примирение как обновление: «теперь все новое»

Комментариев нет
Примирение возможно только в новом мире, в мире измененном. Отсюда вопрос – как возможны эти перемены, которые в свою очередь способны сделать возможным примирение.
Апостольские слова о наступлении «нового» вступают в спор с кажущейся реальностью ветхого мира, в котором царствовала вражда и смерть. Гораздо реальнее то, что вступает в свои права и вскоре осуществится во всей полноте, нежели то, что уже агонизирует, что призрачно, что лишено места в открывающемся новом мире. Последние страницы Апокалипсиса переносят нас в эту возникающую реальность: «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое» (Откр. 21:5).
Как возникает это новое? Оно подобно закваске, квасящей все тесто (Матф. 13:33), или семени, прорастающему из земли (Марк. 4:26-29). И подобно Сыну Человеческому, Который стал одним из нас, но искупил и преобразил нашу природу. «В то время как мы стараемся перерасти наше человеческое бытие, выйти за пределы человеческого, Бог становится человеком, и мы должны знать, что Бог хочет, чтобы мы также были людьми, действительными людьми. В то время как мы различаем благочестивых и безбожных, добрых и злых, благородных и низких, Бог безо всяких различий любит действительного человека. Он не терпит наше стремление разделить мир и людей по нашим собственным меркам и нашу готовность взять на себя роль судей. Он сводит к абсурду наши принципы и стремления, когда сам становится действительным человеком и другом грешников» , - данные размышления Бонхеффера не только хорошо передают отношение Бога к людям, Его способ примирения с миром и преображения мира, но также задают способ нашего самопонимания и действия.
Христос не спешил разбирать споры о землевладении или финансах, отделять сорняки от пшеницы и худую рыбу от доброй. Он Сам стал новой жизнью, которая восторжествовала изнутри противоречивой жизни этого мира. Нам нужно больше думать о той новой жизни, которая возможна для нас во Христе, и о примирении, которое возможно изнутри этой новой жизни. И при этом меньше думать о вине и ответственности второй и всех последующих сторон.
Примирение становится возможным не тогда, когда мы признаем правду друг друга, но когда находим сам конфликт ложным и даже бессмысленным. Примирение отнюдь не равновесие претензий и не удобный компромисс сторон, но совершенно новая повестка вопросов, радикально иной способ видения и решения.
Мы не сможем дойти к желанному примирению – путь окажется бесконечно долгим, - если будем пытаться разобраться в деталях конфликта и разнообразных версиях. Примирение – не в конце разбирательств, не в конце того же пути. Примирение – в выходе из “ветхого” конфликтного способа жизни. Примирение – в начале нового пути, совершенно новой жизни. К нему не попадают победами и трудами, оно даруется тем, кто смиренно согласен стать иным, кто совершает покаяние и обретает новую природу.
Исцеление отношений возможно через выход на новый уровень бытия; нового уровня аргументации или нового уровня силы будет всегда недостаточно. Иными словами, прежде чем примириться, нам самим нужно измениться.
В этом смысле примирение может быть понято как обновление завета и утверждение верности вопреки неверности. Часто цитируемый Вольфом Густаво Гутьеррес напоминает, что «В контексте завета грех – это всегда неверность. В этой ситуации верность другому состоит не в том, чтобы забраться на пьедестал и удовлетворяться тем, что возвещать о неверности другого. Нет, верность заключается прежде всего в способности предложить путь, идя которым, другой человек может начать жизнь сначала, или, лучше сказать, два человека могут обновить свою жизнь. Другими словами, верность означает предоставление возможности нового завета и обещание такого завета. В повседневной жизни мы бы сказали о «предоставлении еще одного шанса». Партнер, который верен, прощает, т.е. дает другому возможность восстановиться и начать заново, потому что прощающий партнер верит в другого» .
Завет Бога с людьми предполагает возможность обновления. На очередное нарушение завета Бог отвечал не расторжением, а предложением обновления, поскольку Его волновала участь грешника, а не степень вины. «Центральное место в покаянии занимает преображение человека, а не правильное распределение вины» , - эти слова Мирослава Вольфа могут служить хорошим переходом к третьей часть моих размышления, которые будут посвящены Другому.
Если я пережил обновление и живу новой жизнью, в измененной реальности, в обновленном мире; если я согласен с апостольскими словами, что «древнее прошло и теперь все новое»; если я поклоняюсь Сидящему на престоле, Который творит все новое; то я не могу исключить возможность того, что другой (или совсем чужой, чуждый, враждебный) тоже может измениться. Исключение или принятие такой возможности рано или поздно станут исключением или принятием другого человека. Исключение и принятие – ключевые концепты для Мирослава Вольфа. Главной же метафорой для описания принятия и примирения являются объятия.

Протестантизм и протест

Комментариев нет
Украинский Майдан показал неслучайную и нетривиальную связь протестантизма и протеста. Революция достоинства и свободы, совместившая в себе лозунги социальной справедливости и цивилизационного выбора в пользу Европы, мобилизовала социальный потенциал протестантских церквей и в то же время разделила их по внутренним церковно-богословским позициям. Украинские протестанты впервые стали задавать себе серию последовательных вопросов: что значит быть протестантом, что значит быть украинцем, что значит быть украинским протестантом?
Майдан стал агонией советского еще-живого-прошлого и обусловленных им церковных структур, рождением по-настоящему украинского, а не постсоветского общества, и украинского, а не постсоветского протестантизма. В русле данной интерпретации Майдана формирование гражданского общества и самоопределение нации связываются с социально-политической активностью церквей, в частности с протестным потенциалом протестантизма.
Осмысление названной зависимости представляет мотив и цель последующих размышлений, основанных на личном опыте автора, общении с действующими лицами Майдана и их текстами, обзоре церковных документов и персональных реакций протестантских лидеров. Материалы, представляющие позиции протестантов относительно событий на Майдане, собраны в двух знаменательных сборниках – религиоведческого («Майдан і Церква» [15]) и собственно протестантского коллективного авторства («Церковь на Майдане» [28]), а также представлены в виде электронных публикаций. Последнее объясняет особенности жанра, формата, степени достоверности, меры репрезентативности, оперативности и т.д. При всей специфичности этот «электронный» материал представляется ценным по причине своей экслюзивности, оперативности, неподцензурности.
Анализ массива электронных документов, проясняющих связь протестантизма и протеста в событиях Майдана, - необходимый источниковедческий этап, без которого дальнейшие концептуальные обобщения будут невозможными. Я намерен сосредоточиться на протестантской рефлексии своих реакций и позиций в отношении Майдана, оставляя за полями внешние оценки. Долгое время о протестантах писали со стороны - религиоведы, сектоведы, социологи, историки; теперь протестанты заговорили сами – практически в потоковом режиме. Такая реакция на события Майдана вряд ли является случайной и достойна быть изученной.
Структура последующего текста будет включать формулировку авторской гипотезы, хронологию событий и реакций, типологию позиций, ключевые интерпретации, возможные уроки и перспективы.
Гипотеза: связь протестантизма и протеста на примере Майдана свидетельствует о нераскрытом социально-преобразующем потенциале протестантских сообществ, который может быть использован на пути европейской интеграции Украины, выработки ее обновленной идентичности, всесторонней десоветизации и модернизации. Майдан стал местом, событием, темой, способом новой идентификации украинского общества и украинского протестантизма в их нераздельности и неслиянности. Не случайно, именно Майдан впервые вызвал активную протестантскую рефлексию событий и собственных позиций. Уже сам этот феномен небывалой рефлексивной активности по поводу протеста служит достаточным основанием для выдвижения гипотезы о предопределенной и оттого столь резонансной связи протестантизма и протеста.
Хронология событий и реакций: от Евромайдана до революции достоинства, от конфликта власти и народа до внешней агрессии России против Украины. 21 ноября 2013 года в ответ на заявление правительства Азарова о приостановке процесса подготовки к подписанию соглашения об ассоциации между Украиной и Евросоюзом начались массовые акции протеста, получившие название «Евромайдан».
С первых дней этих событий протестанты были там – как частные лица, как граждане страны, желающие жить, учиться, работать в цивилизованном европейском пространстве. В основном на Евромайдане оказались студенты и молодые специалисты, знающие себе цену, владеющие иностранными языками, дорожащие своей свободой и ищущие своим талантам лучшего применения.
30 ноября в 4 часа утра спецподразделения милиции жестоко разогнали участников Евромайдана, избивая и преследуя до Михайловского монастыря, где студентов укрыли монахи. К вечеру того же дня десятки тысяч людей собрались на Михайловской площади, чтобы выразить свой протест против насилия со стороны государства. Если на Евромайдане были десятки протестантов, сторонников европейского вектора развития Украины, то на Михайловской площади, а затем на Майдане независимости оказались многие «протестантские сотни», пришедшие заявить о беззаконии и жестокости власти.
В блогосфере первыми реагировали пятидесятники. Николай Синюк, первый заместитель старшего епископа Церкви христиан веры евангельской Украины, заявил, что «прошедшая ночь перевернула представление многих украинцев о тех, кто «недаром носит меч», а именно – о представителях силовых структур. Евангельский принцип: «хочешь не бояться власти – делай добро… ибо начальник есть Божий слуга, тебе на добро… он отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13:4) – исполнен с точностью до наоборот. Жестокое избиение невинных людей ставит тех, кто это сделал, не только под криминальную ответственность государственного закона, но и под осуждение закона Божьего… грубая физическая сила всегда была признаком бессилия как отдельного человека, так и властных структур» [26].
2 декабря 2013 г. лидер украинских пятидесятников Михаил Паночко выступил с обращением “по поводу ситуации, сложившейся в обществе”, в котором заявил: “С большим сожалением и сердечной болью восприняли верующие Церкви христиан веры евангельской Украины весть о жестоком избиении спецподразделением «Беркут» мирных протестующих 30 ноября, среди которых большинство молодых парней и девушек. Это яркое доказательство, как в Украине обесценена человеческая жизнь и здоровье, грубо попраны достоинство и право человека. Такие антиконституционные действия силовых структур как искра разожгли огонь всенародного гнева. Мы благодарим Бога, что наш украинский народ и здесь проявил большую выдержку и мирный характер протестов, что свидетельствует о свободолюбии и мудрости нашего народа” [16].
5 декабря по инициативе трех молодых лидеров из церквей «Новая жизнь» (Собор независимых евангельских церквей Украины) и «Преображение» (Всеукраинский союз церквей евангельских христиан-баптистов – ВСЦ ЕХБ) на Майдане начала действовать Межконфессиональная молитвенная палатка, ставшая центром протестантской активности – молитвенной, благотворительной, евангелизационной, медицинской. Без политических согласований с руководством церковных союзов эта низовая инициатива объединила сотни патриотичных протестантов, неформальных лидеров и подчеркнуто самостоятельных пасторов.
В то же время официальное руководство баптистов предпочитало хранить молчание и даже подчеркивать отсутствие своей активности. В своем интервью российским баптистским журналистам президент ВСЦЕХБ Вячеслав Нестерук заявил: «Мы всегда стараемся быть аполитичными. Мы понимаем, что все, что совершается вокруг нас — по воле Божьей. Сложившаяся непростая политическая ситуация - целиком результат решений нашего правительства. Нашей активности на Майдане нет. Мы сохраняем спокойствие и нейтралитет... Мы, конечно, зависим от политиков. Мы на них не очень влияем» [13].
Примечательно, что это интеревью было записано 28 ноября, т.е. до решительного поворота событий на Евромайдане, до разгона студентов 30 ноября, но было опубликовано сайтом Российского союза ЕХБ только 10 декабря 2013 г., когда слова о «нейтральности» уже воспринимались как откровенная провокация (тем самым интервью использовалось с целью давления на украинских протестантов, как запрещенный прием «информационной войны» против Украины).
Интервью было растиражировано российскими и пророссийскими СМИ и вызвало незамедлительную реакцию - «заявление несогласных» от 11 декабря, открытое письмо украинских баптистских преподавателей-теологов, в котором утверждалось следующее: «C начала своей истории баптистская Церковь отстаивала ценности свободы и справедливости. Независимость Церкви от государства (седьмой баптистский принцип) не означает обособленности Церкви от общества, аполитичности или асоциальности. Баптисты Украины приветствовали независимость, служили своему народу социальным и духовным потенциалом своих общин. Как часть своего народа баптисты уважают выбор людей и их свободу отстаивать этот выбор на мирных митингах. Евангельские христиане не могут оставаться «нейтральными», когда органы власти злоупотребляют данными им полномочиями - когда проливается кровь студентов, суды принимают антизаконные решения, а силовые органы защищают не народ, а власть. Участие в митингах – личная ответственность верующих, эта ответственность неотделима от веры и выражает ее в гражданской позиции» [4].
В тот же день 11 декабря, во время утреннего штурма Майдана в первых рядах протестующих были десятки протестантов – молодежных лидеров, пасторов и даже епископов. Их участие окончательно опровергло заявления первых лиц о том, что «нашей активности на Майдане нет», и сделало очевидными неопреодолимые различия в теоретических и моральных позициях внутри протестантских сообществ – между еще-«советской» «духовной» элитой и между уже-украинской новой волной пока-неформальных лидеров.
18 декабря 2013 г. появилось резонансное интервью главы Собора независимых евангельских церквей Украины Анатолия Калюжного, в котором известный протестантский лидер дал оценку действиями власти, инициативе «Межконфессиональной молитвенной палатки» и реакции протестантского сообщества: «50-70% церквей отказались присоединиться к нам, проявили пассивность и безразличие. Сегодня многие церковные лидеры поняли, что им для процветания нужно быть с властью, тогда можно и землю получить, и все, что нужно. До сих пор большинство лидеров протестантских церквей запуганы. Они молчат, боятся и ждут, куда повернутся чаши весов, к кому стоит примкнуть. Это очень печально, потому что Церковь – это как совесть в каждом из нас и она говорит независимо от того, хотят ее слышать или нет. Любая власть хочет видеть управляемую, карманную Церковь, потому они садят нас рядом с собой, чтобы прикормить и чтобы мы говорили то, что они хотят от нас услышать. Но если человек ответственен перед Богом, то будет говорить не то, что хотят услышать, но только правду. А для этого нужно иметь мужество. В Библии очень много об этом – говорить правду в лицо и отстаивать истину. Если мы как христиане не рискуем в своей вере, то нужно задать вопрос – настоящая ли это вера» [2].
15 января 2013 г. по инициативе УКУ в Киеве прошел межконфессиональный круглый стол «Богословие в присутствии Майдана», на котором протестанты наряду с греко-католиками, римо-католиками и православными предложили свое видение Майдана и позиции церквей. В частности пастор Микола Романюк призвал протестантов выучить урок «герменевтики и богословия»: «Мы действуем так, как верим. А верим согласно толкованию и применению Священного Писания. Наша баптистская и в значительной степени пятидесятническая герменевтика (и богословие) в вопросах общества и его лидеров – частично определена анабаптизмом, а частично – условиями тоталитарных империй. Отсюда страх служителей, пасторов, руководителей, и нежелание видеть, откликаться и быть частью общественных процессов. И отсюда – незнание и нежелание знать свои конституционные права как граждан. Хотя тот же апостол Павел пользовался своими правами гражданина великой империи. И я еще ничего не говорю о выступлениях пророков против царей и чиновников, начиная от Моисея и до Иоанна Крестителя. Мы нуждаемся в переходе от декларативного библейского богословия к реальному, потому что не имеем права быть святее, добрее и мирнее, чем Господь и Спаситель Иисус, Иоанн Креститель и апостолы. Их вера не отрицает очевидную гражданскую позицию, которая провозглашалась, а не замалчивалась. Уже изучение одного Нового Завета выявит ответственность духовных лидеров противостать грехам народа, и не только в рамках своей общины, но также указать на грехи царей, народов, элит» [24].
16 января 2014 г. Верховная рада приняла так называемые «диктаторские законы», ужесточавшие наказания для участников протестов и поставившие вне закона большинство гражданских и церковных инициатив. В этих условиях 17 января протестанты провели собственный круглый стол «Майдан и Церковь: миссия и социальная ответственность христиан», в резолюции которого отмечалось: «Церковь справедливо воздержалась от политических спекуляций касательно соглашения об ассоциации с Евросоюзом. Но после того как 30 ноября 2013 г. на Майдане была пролита кровь, Церковь не может оставаться нейтральной. В силу своей моральной ответственности перед Богом и обществом она должна назвать кровавую расправу над мирными гражданами преступлением, обличить виновных и помочь жертвам. Майдан в Киеве, как и по всей стране, выражает законное требование народа к представителям власти уважать свободу, достоинство и права людей; выполнять свои конституционные обязанности для общего блага; не злоупотреблять предоставленными народом полномочиями. При этом Церковь напоминает как правительству, так и протестующим о Божьих заповедях любви и прощения, без которых требование справедливости рискует закончиться хаосом и насилием. Мы призываем делать все возможное для мирного разрешения конфликта» [22].
Круглый стол «Майдан и Церковь» объединил протестантских активистов самых разных церквей (пятидесятнических и неопятидесятнических, независимых миссионерских, баптистских, реформатских, лютеранских), показал лица и позиции действительных лидеров, проявивших себя во время событий на Майдане (среди них – Олег Магдыч, Олесь Дмитренко, Ральф Хаска, Анатолий Калюжный, Петр Марченко, Валерий Антонюк, Андрей Шеховцов, Петро Ковалив, Денис Гореньков, Сергей Гула, Сергей Тимченко, Алексей Сатенко, Иван Русин, Александр Бычков) .
Поддерживая протест, протестантские лидеры призывали использовать все возможности для того, чтобы направить его в мирное, созидательное и «христианское» русло. Как уточнял Петро Ковалив, «Тысячи христиан вместе с другими членами нашего общества вышли не столько на «Евромайдан», сколько на «Майдан протеста» - протеста против беззакония, преступности, произвола власти… Если власть становится сама на преступный путь вместо того, чтобы служить людям на добро (Рим. 13:4) и наказывать преступников (Рим. 13:5), мы обязаны высказать ей свой протест. Будучи незаконно осужденным, Павел организовал «сидячий протест» в тюрьме и продолжал его до тех пор, пока римские власти не извинились за свои противоправные действия (Деян. 16:37-40). Мы также должны помнить, что устройство Украины значительно отличается от устройства Римской империи, во времена которой писали новозаветные авторы. Согласно Конституции Украины, наивысшая власть принадлежит народу... Именно такую позицию и протест вышли выразить христиане. В то же время мы должны помнить, что справедливый протест должен осуществляться праведными методами… Сегодня у пасторов, священников, духовных лидеров и вообще у всех настоящих христиан есть чудесная возможность поддержать мирный народный протест против зла и беззакония, защитить это движения от неправедных методов борьбы и всемерно содействовать, чтобы настоящее, искреннее духовное и моральное пробуждение и обновления пришли в нашу страну” [14].
Миротворческий потенциал евангельских церквей стал особенно востребованным после бегства президента Януковича и фактической смены власти, когда стал возможным раскол страны и расширение конфликта на весь Юго-Восток страны. 24 февраля появилось «Слово примирения» Валерия Антонюка. Напоминая апостольские слова «Бог во Христе примирил с Собою мир, не вменяя людям преступлений их, и дал нам слово примирения» (2Кор. 5:19), лидер баптистов подчеркнул необходимость восстановления законной власти и лояльности к ней: «Мы поддерживали требования украинского народа прекратить произвол со стороны власти и репрессии со стороны силовых структур. Сейчас важно восстановить справедливость и правосудие в стране, сформировать правительство народного доверия и обеспечить честные выборы президента страны» [3].
Тогда казалось, что время «зилотов» закончилось и пришло время миротворчества, собирания страны, исцеления конфликтов. Как писал Владислав Бачинин, «Народ не может состоять из одних зилотов. В истории каждой нации бывают периоды, когда самоотверженные пассионарии необходимы ей как воздух. Но, как бы то ни было, таким временам свойственно рано или поздно уступать место новым эпохам. И тогда возникают запросы на новых героев, на иные умонастроения, на долгосрочные идеи… Благодаря общению с Иисусом и действию Благой вести Симон Зилот понял, что в спасении нуждаются не только иудеи, но и язычники, не только мирные жители, но и военные, не только радикалы-зилоты, но и римские оккупанты» [5, 22]. Но после противостояния народа с преступной властью началась агрессия со стороны соседнего государства, вновь мобилизовавшая и одновременно разделившая общество.
В условиях российской интервенции в Крыму евангельские протестанты солидаризовались с новой украинской властью, отстаивая единство страны. В этом случае «протест» принял форму национальной лояльности и осуждения внешней агрессии, т.е. протест был перенаправлен вовне. В заявлении от 14 марта 2014 года Совет евангельских протестантских церквей Украины предложил “духовные инициативы” по урегулированию критической ситуации в стране: «Осуждая военную агрессию со стороны Российской Федерации, призываем весь народ Украины, независимо от вероисповедания и отношения к религии, усилить молитвы к Богу о восстановлении мира и прекращении провокаций, братоубийства и эскалации конфликта в Крыму и других регионах Украины. Просим провести в церквах и на центральных площадях во всех городах, поселках и селах нашего государства Молитвенные Вече за мир, единство, целостность и суверенитет Украины. Обращаемся к украинской власти с просьбой присоединиться к этой инициативе, обратившись к Богу за мудростью и руководством в совершении государственного управления в это особенно тяжелое время для Украинского государства” [10].
После создания сепаратистских «народных республик» на Востоке страны, «протест» протестантов выразился в осуждении пророссийского мятежа. Так Украинская межцерковная рада в резолюции «Церковь во времена общественных потрясений» (3 июня 2014 г.) призвала протестантов «Выполнять роль пророка и народной совести, призывая общество к сохранению достоинства, моральности, миролюбия и законопослушности и осуждая любые проявления бездуховности, агрессии, насилия и противозаконных действий. Выражая свою официальную (библейскую) позицию, Церковь должна быть объективной, непредвзятой и независимой от светской власти, политических и деловых структур» [23].
Показательно, что коллективные заявления протестантов отличались большей решительностью, чем документы отдельных церквей и союзов. Так на 27-съезде Всеукраинского союза церквей ЕХБ не удалось принять «Обращение к церквям ЕХБ и всей христианской общественности», где содержались слова об осуждении «аннексии Крыма» и «военной агрессии» со стороны «братского народа», поддержке «европейского направления» и нового «законно избранного президента» [29], хотя подписи баптистских лидеров стоят под всеми документами Всеукраинского совета церквей и религиозных организаций (ВСЦиРО), содержащими подобные тезисы .
Тем не менее, можно считать симптоматичным тот простой и очевидный факт, что протестанты четко различали протест против беззаконной власти (Майдан) и мятеж против законной власти («народные республики» Донбасса). В первом случае имело место молчаливое одобрение, во второе – молчаливое осуждение. Это означает, что по отношению к власти (законной либо беззаконной, избранной либо самозваной) вводились собственные социально-богословские критерии, позволяющие менять церковную позицию от лояльности до протеста, и наоборот.
Таким образом, эволюция мнений относительно протеста прошла несколько этапов: от протеста против протеста к протесту против власти на стороне народа, а затем к совместному протесту против внешней агрессии – в единстве с властью и народом; от наивной нейтральности к осознанию собственной социально-политической ангажированности, а затем к пониманию собственной независимости при мере лояльности (к диалектическому единству лояльности и независимости).
Еще один возможный переход, который предстоит пережить и осмыслить – переход от лояльности народу к протесту против его произвола и беззакония, правового и морального нигилизма, ксенофобии и «тирании большинства».
Типология позиций по поводу Майдана. Отношение протестантских церквей к власти и протесту представлено в широком диапазоне мнений, из которых можно выделить четыре наиболее типичных.
Первое мнение можно назвать конформистско-сектантским: мы аполитичны, церковь не от мира, мы не критикуем и не сотрудничаем, это не наша брань (такая позиция характера для «отделенных» баптистов и пятидесятников, для крайних фундаменталистов и «библейских сепаратистов»).
Второе мнение – провластно-прагматичное: мы готовы быть с любой властью, чтобы покупать возможности ценой лояльности; мы лояльны к власти ради своей доли власти (самым заметным примером такой позиции может служить «политика» «Посольства Божьего» и его лидера Сандея Аделаджи).
Третье мнение – критически-деструктивное: мы будем критиковать всех и всегда, не принимая на себя никакой ответственности (это мнение протестантской «диванной сотни», обиженных блоггеров и «вечных революционеров»).
Четвертое мнение – критически-конструктивное: мы обязаны говорить правду и власти и народу, быть пророческим голосом и совестью нации, но также опорой, наиболее трудоспособной и ответственной частью общества (такое мнение разделяет протестантский мейнстрим).
Отношение к Украине и ее цивилизационному выбору между Европой и Евразией варьируется от индифиррентности (религиозно-космополитической нечувствительности к национальным и цивилизационным вопросам) и советской транзитности (ориентации на прошлое и его продление) к противоположным радикальным ориентациям на восстающую Евразию (пока вокруг православной России) или старую Европу (пока еще процветающую, хотя все менее христианскую).
Первая позиция – сектантско-безразличная: для церкви не имеет значения, в какой стране и в каком цивилизационном пространстве она находится, для нее важна лишь собственная, внутренняя повестка.
Вторую позицию можно назвать просоветской: мы боимся Европы и не готовы жить по цивилизованным правилам, мы не знаем Евразии и не уверены в ней, поэтому предпочитаем жить в постсоветском транзите, поэтому Украина должна оставаться в тени России, соответственно, ее культура, экономика, политика, религия будут «теневыми».
Третья позиция – евразийская: Украина должна переориентироваться на Евразийский союз, отмежеваться от разлагающейся Европы, защищать собственные «традиционные ценности» против «общечеловеческих», забыть о свободном рынке и демократии, о религиозной свободе и правах человека.
Четвертую позицию можно обозначить как проевропейскую: место Украины в Европе, стране нужна всесторонняя модернизация и рецепция западной деловой, политической и духовной культуры.
Майдан как социально-богословская тема: конфликт интерпретаций. Разница вышеназванных позиций продиктована не только политическими предпочтениями, но и богословскими взглядами, способом чтения и толкования Библии. Для постсоветских протестантов тема власти впервые стала рассматриваться в связи с темами свободы и достоинства человека, гражданской ответственности, законности и моральности, т.е. стала предметом богословского осмысления, а не безоговорочного поклонения.
Различные отношения к власти и возможному протесту против нее проистекают из конфликта двух распространенных интерпретаций власти: мифологизирующей и демифилогизирующей.
Например, для молодого пятидесятнического теолога Анатолия Денисенко Майдан представляется радикальной демифологизацией власти: “После того, как от пулевого ранения на Грушевского погиб Сергей Нигоян, многие из нас по-новому стали понимать слова апостола Павла о том, что «стоит покоряться власти». Именно он держал плакат, на котором было написано: «Голосом народа говорит Бог». Власть – это народ. Президент Янукович и вся его свита – это наемные работники. Вот только в нашем случае, эти работники оказались злыми, и как в притчах Иисуса: разорили виноградник и не пустили вверенные им деньги в оборот” [7]. Сказанное о власти украинской легко переносится и на власть российскую , поэтому Майдан – символ любого немифологического отношения к власти, требование у нее отчета перед народом и соответствия духу закона.
Вообще, в свете Майдана Библия читалась живо и злободневно, в свою очередь, Майдан в свете Библии виделся «духовным» событием: благодаря этой двойной социально-богословской оптике яснее становились различия между видимым и действительным, властью фейковой, самозваной, и властью законной, соответствующей своей функции .
Иная – антипротестная и государственнически-лоялистская интерпретация Майдана – следует из мифологизаторского подхода к власти. Так для большинства российских протестантов, Майдан – бунт против законной власти. Российские баптисты выразили свою позицию в специальной резолюции своего XXXIV съезда (30 мая 2014 г.): «Мы провозглашаем свою приверженность Библейскому учению, которое не приемлет насильственного свержения законной власти, национализма и разрешения социально-политических противоречий, иначе как путем политических переговоров. «С мятежниками не сообщайся» (Притчи 24:21)» [21].
Здесь имеет место не только сакрализация власти, но и отчуждение ее от народа, который ничего не может изменить и даже не должен пытаться это сделать. Епископ Российской церкви христиан веры евангельской (РЦХВЕ) Павел Желноваков выразил господствующее мнение российских христиан веры евангельской (основные лидеры которых – миссионеры из Украины) о событиях в Украине: «Нам, современным христианам, необходимо помнить о том, каким образом Царство Божье может утвердиться а земле. Истина была открыта еще во времена пророка Даниила, и, как это ни странно, языческому царю Навуходоносору – Даниил 2:34—35,44-45. Как же хочется помочь этому камню, уничтожающему злобу, имперские амбиции и т.д., скорей оторваться от горы, однако Библия ясно передает весть: он оторвался «без содействия рук». В свете этого теряются всякий смысл рассуждения о необходимости христианского одобрения «евромайданов» и других форм насильственного обретения свободы или ее защиты. Блаженство, согласно словам Христа, приносят миротворцы, а не люди с битами и камнями в руках» [11, 12].
В поисках оправдания для мифа о власти вводится дополнительный миф - об особом пути России и коварном Западе, который действует против священной властной триады «православия-самодержавия-народности». Так донецкий пастор Андрей Пузынин, не предлагая моральных аргументов против «революции достоинства», пытается представить Майдан и последующие события как «цивилизационный разлом»: «В соответствие с российским пониманием между Россией и Западом происходит цивилизационное столкновение, при этом Российская Федерация является носителем традиционных ценностей, а Запад носителем либеральных ценностей. Майдан в сознании российского обывателя представляется мятежом и ассоциируется с образом радикально-настроенных националистов в масках, кидающих «коктейли Молотова» в представителей правоохранительных органов, вынужденных терпеть это беззаконие. А легитимный в то время президент, в соответствие с этой точкой зрения, вынужден спасаться бегством из страны в РФ» [20]. При этом сам автор следует в русле мифологической логики, оперируя парами Россия-Запад, православние-протестантизм, традиция-либерализм, закон-протест. В этих парах первая часть сакрализуется, вторая – демонизируется. Почему? Потому что так сложились цивилизационные разности. А поскольку Украина оказывается на канонической территории российского православия, то она и ее протестанты должны принять его цивилизационные рамки. Здесь порядок выше свободы и личности, выше права и достоинства.
И все же ссылки на «цивилизационный разлом» не объясняют, почему одни церкви способны сказать правду власти, а другие готовы сказать и сделать все, что власть прикажет. Как верно замечает Роман Носач, Майдан вскрыл проблему манипуляций церковью, ее податливости государственному влиянию, ее готовности быть зависимой: «Выяснилось, что мы чаще верим государственной пропаганде, чем своим братьям и сестрам» [18, 2]. Как оказалось, страх и неприятие протеста – часть более глубокой проблемы, связанной с боязнью свободы и привычным патернализмом государства, властью коллектива, незрелостью личности.
Отюда – задача осмыслить возможность национального богословия освобождения, богословия исхода. Для Юрия Симоненко, пастора из Луганской области, Майдан – восстание имперской провинции (бунт Украины против «русского мира»), протест свободных, точнее свобожденных Богом людей. В то время как российские баптисты писали хвалебное письмо Путину и осуждали киевских «мятежников», пастор Симоненко задавал неудобные демифологизирующие вопросы: «Когда я наблюдал события на Майдане, я ясно видел судящую руку Божью, отнимающую власть у проворовавшегося человека, посмевшего насмехаться даже над собственными обещаниями своим избирателям. Кто был по вашему прав – Навал, осудивший Давида за мятеж; или Самуил, помазавший Давида в царя при живом и действующем царе Сауле? Кто был правее в Израиле Ииуй, провозгласивший себя царём и, убивший царя Ахава, своего господина; или царица Иезавель, осудившая его за мятеж и, погибшая за это от руки своего же телохранителя, по приказу мятежного Ииуя?» [25] .
Демифологизация власти открывает путь не только к протесту, но и к решительному исходу из-под власти империи, к обретению нацией себя, своей земли, своего Бога (Которому и единственно Которому вся власть принадлежит). В этом смысле Майдан – долгожданный и трудный Исход из СССР, путь украинского народа к себе, к своей идентичности. В нашем случае этот путь пролегает от советского прошлого к европейскому будущему, от атеистического общества и формальной религиозности к христианскому возрождению.
Метафора Исхода адресована не только нации, но и Церкви, в частности постсоветским протестантам. Как предсказывает Тарас Дятлик, «Исход евангельской церкви из советского наследия будет очень сложным и болезненным. “Железный занавес” пал в политическом измерении, но, к большому сожалению, он еще не пал в сердцах многих верующих. Правда в том, что без революции в сердце не будет изменений ни в обществе, частью которого мы являемся, ни в нашей поместной общине, членами которой мы состоим… Возможно именно посредством политического кризиса в Украине Бог обновит Свою церковь, а через реформу церкви – и общественный уклад. Возможно, Он по Своей милости, уготовил нам еще на короткое время перед Своим пришествием путь Южной Кореи, целого ряда африканских стран (верующие которых также пережили постколониальный кризис мировоззрения и ценностей), чтобы мы могли послужить своим миссионерским потенциалом и ресурсом другим странам, народам и церквам?» [9].
Специфика украинской ситуации в том, что общество освободилось раньше церкви. Именно гражданское общество призвало церкви на Майдан. По мнению Олега Турлака, Майдан – это суд свободного общества над несвободной церковью: «Члены евангельских церквей были воспитаны в “лучших” советских традициях конформизма и лояльности. Многие евангельские верующие и не понимают, зачем свобода нужна стране, в целом, и не верят, что она когда-либо придет на просторы СНГ. Майдан и евангельское сообщество находятся в противоположных концах спектральной диаграммы. Пройдут десятилетия, прежде, чем в церкви что-то изменится. Надеюсь, что новые поколения молодых христиан, не знакомых с тягостным и противоречивым тоталитарным прошлым.., будут мыслить по-новому и по-иному будут толковать и применять библейские тексты. Мне трудно предположить, какой будет церковь будущего, но я надеюсь, что она будет иной, свободной. Честно говоря, я не верю, что доживу до тех дней» [27].
Возможные уроки и перспективы. Майдан вновь поставил перед протестантами хорошо знакомый вопрос о сложном нравственном, гражданском и богословском выборе между сохранением себя и преображением мира, между стабильностью и свободой, между готовностью служить народу и страхом вызвать гнев власти, между лояльностью и неотмирностью, между сопротивлением и покорностью.
В огне Майдана были испытаны два старых и опасных христианских мифа - миф о нейтральности церкви в условиях конфликта, а также миф о том, что «всякая власть от Бога» - без всяких продолжений и дополнительных условий.
В событиях Майдана протестанты увидели рождение украинского протестантизма из кризиса протестантизма постсоветского, смену лидеров; а также спрос на христианство «открытого» типа, здоровый экуменизм, опыт совместной борьбы, христианскую солидарность с народом, пророческий голос.
Как оказалось, церковь может быть не только выше конфликта, но и внутри него. Может быть и Церковь на Майдане, и Майдан в церкви. Протест из общества перекинулся в Церковь и разделил ее на пассивное большинство и влиятельное меньшинство, на конформистов и радикалов, на «зилотов» и «духоборов». Разделения в церкви прошло в пространстве и времени, в этом смысле размежевание украинских протестантов с российскими братьями – не только следствие политических и государственных делений, но и разрыв последней связи с общим советским прошлым.
Майдан обострил и без того сильный спрос на корректировку теологии украинских протестантов – в вопросах миссии и социальной позиции, эклесcиологии и экуменизма, национальных и общехристианских измерений идентичности, понимании связей между догматикой и социальной практикой.
Как оптимистично заявлял Олесь Дмитренко, Майдан стал точкой невозврата, решительным выбором свободы, и Церковь не сможет не последовать за обществом в этом бескомпромиссном требовании свободы: «Майдан не приведет, а уже привел и будет приводить к рождению и формированию свободного, высоко цивилизованного, морально укрепленного украинского народа. Он рождается и формируется с 1991 года. Толчком к активному прогрессу стал 2004 год. Но сейчас самый важный этап. Это новая мощная волна, которая не зависит от геополитических порывов политиков» [17].
Майдан стоит понимать как пробуждение и первое движение влиятельного христианского меньшинства. Понимание ценности, требование свободы и движение к ней, ее понимание и защита – удел меньшинства. И здесь возникает вопрос о социальной базе Майдана и развития Украины после Майдана. Основой и руководством для перемен может стать «влиятельное меньшинство». Я ввел это понятие применительно к миссиологии в 2009 году, теперь оно стало актуальным в междисциплинарном дискурсе. Так экономист Александр Пасхавер обращает внимание на роль духовных элит, активных меньшинств, среди которых особо выделяются протестанты: «Активное меньшинство ведет за собой пассивное большинство… Оптимальным для Украины есть воссоединение с Европой. А сделать это реально, а не формально, можно лишь став европейцами, то есть, встроив (надстроив) их ценности, этические запреты, убеждения, поведенческие установки, стереотипы в украинскую идентичность, не отменив, но обогатив ее» [19, 10-11]. В полне веберовском ключе он уверяет, что «Именно ценности, убеждения обычных людей являются определяющим фактором различий в развитии стран… В христианском мире в среднем наиболее развиты протестантские страны, меньше – католические, менее всего - православные» [19, 21-22].
Иными словами, надежды на модернизацию Украины в цивилизационном пространстве Европы связываются с рецепцией протестантской этики, ценностей и принципов христианского мировоззрения. Этот оптимизм экономиста в отношении европейского будущего Украины отчасти разделяют миссиологи, осторожно толкуя его не в экономическом, а в «духовном» ключе. Лидер миссионерского служения ВСОЕХБ Станислав Грунтковский убеждает, что «Украина может быть «духовной житницей для всей Европы» [6]. Если же миссию понимать в предельно широком смысле, то она может стать видением и мотивом для всестороннего, а не только духовного преобразования Украины, а затем и служения всей Европе как сообществу стран и миссионерскому полю.
Если ранее украинские протестанты были известны насколько своей активной миссионерской позицией, настолько пассивной политической позицией, то за последнее время миссия и политика, богословие и социальная ответственность интегрировались в целостное видение ответственного и влиятельного христианства. По мнению Анатолия Денисенко, Майдан стал символом возвращения Церкви в политику с более взвешенным и глубоким пониманием своей ответственности: «Евромайдан разделял христиан на тех, кто за европейские ценности и на тех, кто против; Майдан, объединяет всех христиан, которые выступают за общечеловеческие ценности. Майдан – это как раз и есть некое обобщающее понятие, которое охватывает собой всех тех, кто переживает о будущем своей страны. Церковь должна быть аполитичной в том плане, что не может примыкать к тому или иному политическому течению и выражать общую точку зрения. С другой стороны, Церковь должна быть политически активной в том смысле, что ей не все равно, что происходит в полисе» [8].
При всей своей противоречивости, вышеприведенные подходы и интерпретации Майдана задают ощутимую социально-политическую рамку, охватывающую все виды протестантской миссионерской и социальной активности. В этом широком смысле слова «миссия» евангельских церквей заключается не только в солидарности с протестом или христианской коррекции этого протеста (направлении его в ненасильственное и созидательное русло), но и в последующей трансформации «общества протеста», переходе от протеста к полноценной мирной жизни, соучастии в закладке нового идейно-ценностного фундамента проевропейской и одновременно прохристианской украинской идентичности. Чем более протестанты будут украинскими, тем более Украина будет протестантской. Чем более протестанты будут европейскими, тем более европейской будет Украина. Европейскость без заметного протестантского фермента – не более чем сильная секулярность и слабая, безосновная свобода. Украинские протестанты могут соединить в себе витальность традиционного христианства, европейскую цивилизованность и реформаторскую динамику. Остается надеяться, что в ответственности за будущее своей страны и строительство нового украинского общества протестанты проявят больше единства, чем в отношении к власти и протесту.

Библиография

1. Appeal to the Evangelical Churches of Ukraine // Keston Newsletter. 2014. – No.19. - P. 41-43.
2. Анатолій Калюжний про розгін Майдану: «Як би був Бог у серці та розумі – чи хтось бив би дітей?”, http://risu.org.ua/ua/index/expert_thought/interview/54671/ (Дата звернення 25.06.2014)
3. Антонюк В. Слово примирения, http://biblechurch.com.ua/index.php?option=com_content&view=article&id=370:2014-02-24-13-10-04&catid=38:2010-03-03-10-45-31&Itemid=41/ (Дата обращения 26.06.2014)
4. Баптисты Украины разделелись во мнениях насчет Евромайдана, http://www.religion.in.ua/zmi/ukrainian_zmi/24333-baptisty-ukrainy-razdelilis-vo-mneniyax-naschet-evromajdana.html/ (Дата обращения 24.06.2014)
5. Бачинин В. Апостол Симон Зилот и древнеиудейский «правый сектор» // Мирт. – 2014. - №2 (86). – С. 22.
6. Грунтковський С. Заснування нових церков // Євангельська нива. – 2014. #2. - С. 20-21.
7. Денисенко А. С нами была вера, http://studgazeta.com.ua/articles/s-nami-byla-vera/ (Дата обращения 24.06.2014)
8. Денисенко А.: “Есть ли физическое присутствие христиан на Майдане? Конечно!”, http://www.christianmegapolis.com/2013/12/4931/ (Дата обращения 25.06.2014)
9. Дятлик Т. Когда я позволю Богу разрушить СССР в своем сердце?, http://www.christianmegapolis.com/2014/02/5058/ (Дата обращения 26.06.2014)
10. Евангельские церкви осудили российскую агрессию и призвали к усиленной молитве, http://risu.org.ua/ru/index/all_news/state/national_religious_question/55721/ (Дата обращения 24.06.2014)
11. Желноваков П. Блаженны миротворцы. Крестовыми походами не утверждают Царство Божье // Примиритель. – 2014. - №75. - C. 12.
12. Заявление ВСЦиРО в связи с решением Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации от 1 марта 2014 года, http://vrciro.org.ua/ru/statements/381-council-of-churches-statement-on-decision-of-russian-military-invasion/ (Дата обращения 26.06.2014)
13. Интервью с Вячеславом Нестеруком, http://baptist.org.ru/news/main/view/article/304641/ (Дата обращения 25.06.2014)
14. Ковалів П. Чому християни вийшли на Майдан, або біблійні основи Майдану, http://theology.in.ua/ua/bp/discussions/theme/54986/ (Дата звернення 24.06.2014)
15. Майдан і Церква: Хроніка подій та експертна оцінка / Українська асоціація релігієзнавців / За загальною редакцією д.філос.н. Филипович Л.О. і канд.філос.н. Горкуши О.В. – Київ, 2014.
16. Михаил Паночко: «Призываем власть к диалогу с обществом и мирным переговорам», http://risu.org.ua/ru/index/all_news/state/national_religious_question/54477/ (Дата обращения 23.06.2014)
17. Мухоморова Т. Со вчерашнего дня на Майдане действует межконфессиональная молитвенная палатка, http://risu.org.ua/ru/index/exclusive/reportage/54520/ (Дата обращения 25.06.2014)
18. Носач Р. Украинский разлом // Мирт. – 2014. - №2 (86). – С. 2-3.
19. Пасхавер А. Кем быть. – К.: Фонд Порошенка, 2014. - С. 10-11
20. Пузынин А. Евангельские христиане и украинский разлом: строительство мостов над цивилизационной пропастью, http://eshatos-lib.ru/articles/evangelskie-hristiane-i-ukrainskiy-razlom (Дата обращения 25.06.2014)
21. Резолюция XXXIV Съезда РСЕХБ по ситуации в братской Украине, http://baptist.org.ru/news/main/view/rezolutsiya-34-sezda-po-ukraine/ (Дата обращения 25.06.2014)
22. Резолюция круглого стола «Майдан и Церковь: миссия и гражданская ответственность христианина» 17 января 2014 г., http://prochurch.info/index.php/news/more/28170/ (Дата обращения 25.06.2014)
23. Резолюція “Церква у час суспільних потрясінь”, http://umrada.org/dokumenti-umr/106-rezolyutsiya-vseukrajinskoji-konferentsiji-ukrajinskoji-mizhtserkovnoji-radi-tserkva-u-chas-suspilnikh-potryasin (Дата звернення 22.06.2014)
24. Романюк М. Уроки Майдану для українських протестантів, http://www.rmikola.com/pohlyad/uroky-majdanu-dlya-ukrajinskyh-protestantiv.html/ (Дата звернення 24.06.2014)
25. Симоненко Ю. Открытое письмо к братьям России, участвовавшим в последнем съезде РСЕХБ (03.06.2014г.), http://uriy-sim.livejournal.com/416111.html/ (Дата обращения 25.06.2014)
26. Синюк М. «За що Мене б’єш?» (30 листопада 2013 р.), http://msynyuk.in.ua/?p=1376 (Дата звернення 22.06.2014)
27. Турлак О. Церковь как сторонний наблюдатель, http://www.christianmegapolis.com/2014/01/5029/ (Дата обращения 24.06.2014)
28. Церковь на Майдане. – К.: Книгоноша, 2014.
29. Черенков М. Обращение, которого не было, http://risu.org.ua/ru/index/blog/~cherenkoff/56896/ (Дата обращения 25.06.2014)


Примирение как Missio Dei и миссия Церкви в мире

Комментариев нет
Миссия Церкви многомерна и целостна, она выражает все разнообразие и всю полноту спасающих действий Бога в мире, соучастницей которых Церковь призвана быть. Примирение – лишь одно из важных слов, которыми миссия именуется и описывается. В то же время это слово особенное, именно оно содержит в себе в свернутом виде всю драму отношений Бога с человеком и человека с другими людьми. Изначальная, доисторическая гармония была нарушена греховным своеволием человека, а собственно история протекает под знаком разделения и войны, и выходом из этой истории может быть лишь примирение. Причем примирение не возможно изнутри истории, оно приходит как жертва и дар свыше. Эта богословская схема задает настоящий, метаисторический масштаб теме примирения, миссии Церкви и христианской ответственности за происходящее здесь и сейчас.
Совершенное Христом становится для христиан примером , обязательным для следования, и в то же время недоступным в своей высоте и исключительности для подражания, точного исполнения, полной реализации. Здесь есть место для святой неуверенности и отчаянного дерзновения, и это двоякое чувство хорошо передается через тексты Мирослава Вольфа: «Быть может, мудрость креста, которую я здесь защищаю, также принадлежит культуре терпения, ведь она отказывается от утопических надежд? Но когда умирает надежда, покоящаяся на контроле и рассудке и слепая к нестерпимому и неизлечимому, тогда в самом водовороте нестерпимого и неизлечимого рождается новая надежда, коренящаяся в самоотверженной любви. Эта надежда и есть обетование креста, сбывшееся и вечно сбывающееся в воскресении Распятого».
Миссия примирения – это миссия Бога в мире, и Церковь лишь приобщается ей, продолжает ее. И в этом смысле примирение остается предметом и целью Missio Dei. Мы не видим всю картину и не отвечаем за нее, мы видим лишь свою часть ответственности и можем ее исполнить, а для начала – задать простейшие вопросы: как Бог видит мир, как мы можем увидеть мир глазами Бога, согласен ли Он с нашими делениями и противопоставлениями, что Он сделал бы для примирения сегодняшних врагов, что можем сделать мы вместе с Ним сейчас, что мы можем сделать вместе как Церковь?
Если мы понимаем миссию Церкви и свою персональную ответственность в контексте примиряющей Missio Dei, если вписываем себя в эту большую картину, то нам открывается мало вдохновляющая с точки зрения мира сего перспектива – мы не можем и не должны покорять мир (даже «для Христа»), мы можем и должны просить, умолять людей «примириться с Богом».
Мир уже побежден (не нами), и теперь нуждается в примирении. Природа Божьей победы и характер подлинно христианского влияния в мире чужды насилия. Как говорил Дитрих Бонхеффер, «Мир побежден не разрушением, а примирением. Не идеалы и программы, не совесть, долг, ответственность, добродетель, а одна лишь совершенная любовь Божья способна встретить действительно и превозмочь ее» . И эта любовь действует изнутри мира, не подавляя и не унижая, но преображая его.
Если мы призваны не покорять, а примирять, то нам больше не нужны крестовые походы (милитаристские или евангелизационные, политические или «духовные»), «святые войны» за святую Русь, чистоту веры, «традиционные ценности». Здесь разница миссиологических подходов видна уже на уровне риторики.
У рядового христианина есть куда более прозаическая, и вполне посильная, ответственность - показать личный пример покаяния, прощения, примирения, исцеления. У Церкви - подобная задача: вместо наступательной христианизации мира явить свой внутренний свет (Матф. 5:16), быть общиной примирения и любви (Иоан. 13:35), стать альтернативной моделью социальных отношений.
Связывая библейско-богословское и социально-злободневное измерения темы, Мирослав Вольф задается вопросами о переходе между ними: «Что значит для церкви воплощать и нести ближним любовь Христову, «праведность и мир и радость во Святом Духе» (Рим. 14, 17)? Как ей исполнить свое истинное призвание служить Богу и благовествовать ближним? Какова природа отношений между церковью и обществом, в котором она живет? Какова связь между участием в жизни церкви – полным отождествлением себя с ней – и возможностью в полной мере вести христианский образ жизни? Как пришествие в грешный мир триединого Бога должно определять наш образ жизни в мире, полном лжи, несправедливости и насилия” .

Угрозы свободы и угрозы свободе

Комментариев нет
На Западе говорят о религиозной свободе столь много, что она считается само собой разумеющейся, хотя это далеко не так, по крайней мере, не везде и не для всех. Если мы внимательно посмотрим на карту мира и на происходящее в нем, то увидим, что он становится все менее свободным. Нам приходится говорить о свободе в несвободном мире, в котором свобода все более воспринимается как проблема и угроза. И это примечательный парадокс нашего времени – в то время как мы переживаем об угрозах свободе, целый ряд религиозных и политических лидеров говорят об угрозах свободы, т.е. о тех опасностях для религии, государства и общества, которые несет свобода. Почему так? Потому что свобода создает многообразие, а многообразие стимулирует конкуренцию, в которой более перспективные состязаются с более авторитетными, более умные с более сильными, более гибкие с более крупными. Удивительно, но факт: в двадцать первом веке сторонников религиозной свободы гораздо меньше, чем ее противников, и почти все ее приверженцы живут на Западе.
Религиозная свобода – одно из условий многообразия. Как баптисты, мы последовательно отстаиваем ценность религиозной свободы, потому что только благодаря ей мы получили свое место рядом с более крупными и влиятельными церквами. Мы ценим свободу и многообразие, потому что привычно делаем акцент на личных отношениях человека с Богом, на личном выборе, на личных или групповых особенностях и предпочтениях. Мы не можем согласиться с тем, что можно делить между религиями или конфессиями целые территории и страны, народы и культуры. Мы подчеркиваем внутренние различия и свободу выбора для того, чтобы исключить насилие, принуждение и ассимиляцию.
Сегодня многообразие оказывается под угрозой. Мы даже не задумывались, насколько свобода хрупка, насколько многообразие уязвимо.
Я хочу выделить три главных угрозы для религиозной свободы – агрессивный секуляризм, радикальный ислам и политическое православие.
Первая угроза Западном миру хорошо знакома, хотя не видно, чтобы были приняты действенные меры для защиты свободы тех, кто продолжает верить и придерживаться своих традиций. Права меньшинств вступают в противоречие с традицией большинства, свобода критиковать традицию уничтожает свободу принадлежать и доверять ей, свобода не верить попирает свободу верить. То, что агрессивному меньшинству удалось навязать свое нетрадиционное представление о браке пассивному большинству, - очень многозначительный и тревожный прецедент.
Вторая угроза распространяется с Востока, охватывает так называемый «глобальный Юг» и все сильнее влияет на Европу. Недавние события в Венгрии и дискуссии вокруг проблемы беженцев в Европе включают религиозную составляющую. Европа, толерантная к другим и теряющая свою собственную идентичность, сталкивается с насилием со стороны беженцев, поднимающих над собой флаг Исламского государства. Конечно, нам не стоит поддаваться исламофобии, но так же не стоит закрывать глаза на опасную связь религии и насилия в исламе. Агрессивные приверженцы ислама говорят о свободе для себя и тут же отказывают в свободе всем остальным. Религиозная свобода и агрессивные ислам вряд ли совместимы.
Третья угроза является самой новой для всех вас, и с ней пришлось столкнуться нам в Украине и других странах бывшего СССР. Десятилетиями христиане Запада молились о духовном возрождении в этом регионе. Но сегодня можно уверенно сказать: возродилось не православное христианство, а политическое православие. Православие пришло на смену атеистической идеологии и стало главной скрепой для государственной политики Путина. Иконы Сталина – отнюдь не сенсация, это символ нашего времени. Сегодня Русская Православная Армия воюет на востоке Украины, с особой жестокостью преследуя протестантов и католиков, всех сектантов и раскольников.
Итак, религиозная свобода очень хрупкая ценность и врагов у нее много и на Западе, и на Востоке. В то же время у нее нет альтернативы, потому что для нас, христиан, эта свобода дарована Богом. Возможно, нам придется смириться, что мир будет все более несвободным, но при этом мы можем создавать и культивировать оазисы и сообщества свободы, прежде всего – в своих общинах и вокруг них.
Как угрозы религиозной свободе влияют на христианскую миссию? Они снова возвращают нас в изначальную ситуацию: Христос вознесся и оставил великое поручение, ученики малочисленны и растеряны, окружающий мир враждебен. Тогда апостолам было отказано в «царстве», но зато обещано гораздо более важное – «Но вы примете силу, когда сойдет на вас Дух Святой; и будете Мне свидетелями в Иерусалиме и по всей Иудее и Самарии и даже до края земли» (Деян. 1:8)».
Мы не можем считать демократию вечной, а религиозную свободу – всеобщей и незыблемой. Мы должны быть готовы нести свое свидетельство в самых разных обстоятельствах, в том числе в среде, чуждой свободе. Но при этом нам никто не мешает исповедовать принцип религиозной свободы как наш собственный, создавать и укреплять сообщества и культуры свободы, показывать преимущества свободы, напомнить о свободе как Божьем даре и нашей ответственности перед Ним.

Rediscovering the Value
 of a National and Religious Identity. By Maryana Hnyp

Комментариев нет
from New Eastern Europe, 2015, #5
Rediscovering the Value
 of a National and Religious Identity
A Future and a Hope: Mission, Theological Education, and the Transformation of Post-Soviet Society. By: Joshua T. Searle and Mykhailo Cherenkov. Publisher: Wipf & Stock, Eugene, OR, USA, 2015.

Book Review by Maryana Hnyp

The dissolution of the Soviet Union in 1991 marked the beginning of a profound and broad transformation process. For the post- communist states it meant a chance to free themselves from the iron grip of the imperial and socio-economic abilities, while for the outer world it was a wake-up call to the pos- sibility of establishing a new and more much complex set of economic, political and social relationships with the former Soviet states. The contemporary language of Europe’s interests towards the post-Soviet countries shifted to become predominantly (if not exclusively) a discourse on business, economics, national policy and geopolitics. The case of contem- porary Ukraine, however, testified that there should be much more to this agenda than just geopolitical and economic interests. As recent events have clearly demonstrated, there is a language of values and personal and civic dig- nity which remains central to the democratic transformation of this country and sets a tone for its relationships with other states.
For Europe though, as the British scholar of Ukrainian studies Rory Finnin argues, Ukraine remains largely a terra malecognita: a diverse, complex, understudied and often badly un- derstood country. In contemporary research, this state finds itself at the crossroads of the general decline of humanities and the dete- rioration of Eastern Slavic Studies. The richness of Ukrainian culture and ethnic and religious diversity, so masterly expressed and developed through numerous literature genres, cinema- tography, arts and iconography to name a few, is being harshly overridden by the hard power of political and economic discourse.
Characteristically for Ukrainian society, Christian churches and other religious com- munities played a pivotal role in the redis- covery of the value of national and religious identity. Ukrainians relearned the nature of the church itself as a particular form of social life and the role it plays in a solid and healthy social formation. The question of what role, if any, churches should play in the international political conflict between Ukraine and Russia, seems to capture the attention of intellectuals, yet still remains a marginal area in comparison to other research interests.
One of the few valuable and timely contri- butions that fills this gap is the collaboration between two emerging theology scholars, Joshua T. Searle and Mykhailo N. Cherenkov, titled A Future and a Hope: Mission, Theological Education, and the Transformation of Post-So- viet Society. While representing two different cultures and perspectives, the authors offer a balanced inner and outer view of the present situation of Ukraine’s political, economic, social, ecclesial and theological transition, and argue for a broader and more complex understanding of these processes. With an excellent sense of contemporary“church-fatigue”in most western countries and the lack of ecclesial self-criticism in Eastern European countries, Searle and Cherenkov develop an objective evaluation of current developments and offer a number of suggestions on how the Evangelical churches in particular, but also other Christian ecclesial communities, can rediscover their prophetic presence and mission in the society.
The book is designed around seven chap- ters, each of which focuses on a particular aspect of the transformation of Evangelical church traditions, practices and theology in the former Soviet countries. The chapters are far from being self-contained; they naturally blend into one another, touching upon differ- ent aspects of this evolution. The opening two chapters provide an overall analysis of the stag- es of transition of Evangelical missiology and
identify a few patterns in paradigm shifts in the genuine maturation of the church. The authors identify four main dimensions of this evolution, which, in their opinion, dictate changes in the life and ministry of the church: the shift a) from an ecclesiocentric missiology to a “mission of the kingdom”; b) from a mission of a few to a holistic mission and a priesthood of all believ- ers; c) a call to revive, awaken and reform the church structures for an effective ministry in a changing world; and d) a shift from the usual short-project thinking and naïve exclusivity to a meaningful partnership between churches and religions. Based upon these observations, Searle and Cherenkov argue for the necessity of incarnational, person-oriented theology and ministry, which necessarily results in social and ecclesial transformation. While offering a well- learned analysis of the post-communist legacy, a thread of consumerism, economic, political, social, religious and spiritual challenges the authors’ search for new and creative ways of knowledge transmission. They challenge the methods of religious and theological educa- tion in the post-Soviet countries and create an argument for the necessity of a contex- tual theology.
The chapters that follow bring the focus to one of the most urgent, yet arguably over- looked areas in both theological discourse and practical ministry of the Evangelical churches, namely socio-political theology. Building upon their understanding of the universality and urgency of the call for transformation, with a particular emphasis on the attitude of active co-responsibility, Searle and Cherenkov make a serious attempt to push behind the Soviet legacy of blind obedience and conformism. Based upon a genuine sense of dignity, equality, fundamental rights and freedom of all, they oppose any kind of oppression and argue for a new focus on social justice in Ukraine. Resem- bling many liberation theologians, yet without a clear reference to them, Searle and Cheren- kov insist on the significance of the practical effectiveness of contemporary theology: it is not enough to proclaim the good; the church is called to manifest and achieve it and do it with a conscious preference for the common good. Echoing the Vice Rector of the Ukrain- ian Catholic University, Myroslav Marynovych, they call for the inculturated Christianity em- bedded in human relationships.
The efficaciousness of the structural trans- formation of the church, as argued in A Future and a Hope, is ultimately bound up with the renewal of the church’s self-understanding and the rediscovery of the church’s genuine mission – to be the intelligible sign of unity, by testifying a loving God and maintaining an openness to the signs of the times. Searle and Cherenkov rightly point out that there is a close interdependence between the church’s perception of itself as being an embodiment of the union of God and openness to unity with other ecclesial communities which manifests this profession of faith. Exploring the challenges for honest, respectful and receptive ecumeni- cal discourse – a church without walls – is, in my opinion, one of the most valuable parts of this contribution.
The discussion on the church during the EuroMaidan, offered in chapter five, builds an argument for the rediscovery of the church’s role as the epicenter of the social process. Espe- cially now, when the post-EuroMaidan Ukraine is experiencing the dramatic anthropological metamorphosis from homo Sovieticus to homo
Maidanus, the church’s role is indispensable. The authors argue that as an inseparable part of the human environment, the church should and must become involved in social transfor- mation by its prophetic presence, remaining vigilant to the signs of the times, witnessing the good and criticising the evil; by teaching God’s word, and more importantly by learn- ing its manifestation from people within and around it; as well as by taking concrete action in reaction to social injustice.
The conclusion offers a critical evaluation of leadership, governance structures, training programs for senior ministers and theological education in the post-Soviet context. Focused primarily on the Evangelical Christian Baptists, these parts of the contribution emphasise the priority of the church’s self-understanding as the Body of Christ over an institutionalised form of community, and develop a set of con- crete, and at times bold, recommendations for a Christ-centred, values-based transformative missiology, fully embedded in the present con- text with a greater lay participation.
A Future and a Hope is a successful attempt to bring back the good news – the Gospel – to the scholarly discourse on the social and political transformation of the post-Soviet societies. It is clearly one of the first attempts to design a genuinely contextual theology and missiology for the post-Soviet societies. Honest, brave, and intelligent, enriched with personal experiences, at times pessimistic and harsh, yet justified, this contribution is written with a great compassion and an unpretentious concern for the people of Ukraine. It embraces the past and tries to conceive the present in order to look to the future of Ukraine with hope. It is highly recommended reading not only for professional theologians, academics and missiologists, but for anyone interested in social and ecclesial transformation as well as in the role and future of churches with openness to an ecumenical union in Ukraine.

Reconciliation Begins at Home

Комментариев нет
New Eastern Europe, 2015, #5
A conversation with Mykhailo Cherenkov,
----- Interviewer: Iwona Reichardt


IWONA REICHARDT: We met during the London Consultation which was held in late April 2015. This meeting gathered religious leaders from different countries, including Ukraine and Russia, who passed a resolution urging an international reaction to the war in eastern Ukraine. In its text we read: “This crisis presents an urgent opportunity for the global Church to demonstrate solidarity with those who are suffering, to advocate for religious freedom, and to help restore peace, justice and reconciliation.” Coming from Donetsk and experiencing first-hand the ongoing war, do you think this really is the right moment to start talking about reconciliation?

MYKHAILO CHERENKOV: Like the majority of the participants at the London Consultation I am convinced that we should start speaking about reconciliation now, even while the war is ongoing and the attempts to stop it continue to be unsuccessful. The more people pray and talk about peace and post-war reconciliation, the faster the war will come to an end. In other words, the sooner we begin, the better. At the same time we have to be realistic. As long as there is military action, reconciliation with enemies is out of the question. During the gathering in London the Bishop of Ukrainian Pentecostals, Mykhailo Panochko, brought up this problem. I can imagine that his sober words may not have been welcomed by all, mainly because Russians and Ukrainians are still referred to as “brothers”.

The true tragedy of the Ukrainian-Russian war is that the fraternal people have turned out to be an aggressor. Those who were our brothers yesterday are our enemies today. Yet we need to do everything we can so that today’s enemies become our brothers tomorrow. However, when our brothers are still our enemies we need to protect ourselves from them. The enemies need to repent and admit their guilt in order to become our brothers again. Only then will we be able to make peace.

Thus, the Christian leaders from all over the world who gathered at the London Consultation did not call for surrender. On the contrary, they supported Ukraine in its resolute struggle for freedom, while encouraging us to anticipate and prepare for the day when the enemy asks for peace and forgiveness. The challenge of reconciliation needs to be addressed by both Russians and Ukrainians.

In other words reconciliation between Russia and Ukraine is possible?

Yes, but we need to keep in mind that for the moment this is a matter for the future. There is also another urgent matter that needs to be tackled, but no one is really talking about it. And that is reconciliation among the Ukrainian people. Admittedly, before reconciling with Russians (and I stress we are talking here about a very vague and remote future), the Ukrainian people must first reconcile themselves internally. What I am mainly referring to here is a regional reconciliation between the country’s east and west. And this reconciliation needs to take place on a number of levels including political, social, cultural, linguistic and religious.

Today Ukraine’s internal diversity is perceived as a problem. But once there is an internal reconciliation, this diversity will turn into a great asset. And this is something that totalitarian Russia fears the most: a peaceful and plural Ukraine. Therefore, reconciliation becomes a process which begins inside the nation, unites it and makes it invincible. Only then it can expand to its neighbours and enemies.

As a former provost of the Donetsk Christian University and a religious leader of an organisation that suffered harm from the pro-Russian separatists how can you envision a process of healing wounds?

Reconciliation, healing and recovery mean something more than just a return to the status quo ante, a time when there was no war. Reconciliation implies renovation, upgrading to a new level of relationship. Once war has occurred, no one is able to live as they did before. Life is possible only on the other side of the war – after the war. This means that reconciliation opens the door only to one direction – the future. Recovery by means of a return to the past is doomed to reproduce the same cycle of war. Moving to the future is needed but it shall be based on remembering what happened in the past. I am talking about the relationship model that people have with each other, with the world around them and with God. We cannot necessarily learn about these relationships from history books but rather from the Bible. There, love reigns and is the motif of reconciliation, its purpose and means.
Keeping in mind the Biblical model of reconciliation where God does not turn a blind eye to sins, but sacrifices Himself to save the world, we should not speak about reconciliation with the reality of evil and lies, or giving in to their inevitability. Reconciliation requires meekness, not to evil but to the higher Truth. It requires an acceptance of personal responsibility and guilt for what has happened. Meek people admit their guilt and the relative character of their rightness, not justifying the perpetrator nor agreeing with the prevailing opinion, and therefore do not judge in their own name, but pass the judgment to God, asking for mercy: “forgive us..., as we have forgiven”.

We usually think of reconciliation as a restoration of a disrupted relationship. However does not this tragedy demonstrate that there is actually nothing to restore? What used to be has turned out to be untenable. Is it worth restoring? That is why, at the end of the day, maybe we should not speak about a restoration or a reformation but rather about a revival or a birth? Something new has to be born, something that did not exist in the past.

If peace is possible, it can be only attained by a deliberate and unanimous effort. If unity is possible, it is the unity of the engaged and not of the indifferent. In this respect, we are witnessing the creation of a new Ukraine. Previously, there was a Ukraine that did not know itself nor self-reflected on its existence. It was a Ukraine that was not able to answer its own or other’s questions about the nature of its unity, conditions for peace or the distinctiveness of its historical fate. Today it starts to painfully understand and accept itself and others, its calling and shared responsibility, its internal complexity and a future full of opportunities.

You come from a household where one parent is Ukrainian and one parent is Russian. You speak Russian openly and without embarrassment, which is quite common in Ukraine. Yet, unquestionably, parts of your country are torn and divisions run deep. If language is not a problem, what are the barriers to a peaceful co-existence between people, especially in eastern Ukraine?

The language division of Ukraine is only the visible tip of the iceberg. This division goes deeper and is reflected in people’s attitude to the Russian and the Soviet empire. Thus, the main division lies on the Soviet/Ukrainian line, although there is also an internal line which divides a Soviet-Ukraine and a European-Ukraine. As a result, supporters of the Soviet past obstinately speak Russian, while supporters of Ukraine’s European future speak Ukrainian and English (as well as Polish, German and French). Language preferences of Ukrainians are clear markers of their regional, national and cultural identity.

The Russian language in Ukraine is a residual trace of the targeted colonial policy of Russification, denationalisation and cultural assimilation. For many western Ukrainians the Russian language is a language of occupants and torturers. For the inhabitants of the eastern regions it is a part of their common Soviet heritage. I actually divide all Russian-speaking Ukrainians into two groups: those who speak both Russian and Ukrainian and those who speak Russian and Russian only. People from first group fit well in the Ukrainian culture while those from the second group opposes Ukraine and identify themselves with Russian and Soviet cultures.

Where do you see yourself in these divisions?

I belong to the first group and to the best of my knowledge the majority of Donbas (up to 70 per cent of the locals) also belong to it. With the consistent soft cultural integration of the region these people will shift to seeing themselves as strictly Ukrainian, especially the younger generations. The remaining 30 per cent make up the reserve of the Soviet past and, as was demonstrated by the events of 2014, are ready to defend their cultural reserve with arms. What is more, they dream of expanding it to the whole of Ukraine. Thus, the Russian language is associated with the Soviet past while Ukrainian with the pre-Soviet past, and most importantly, with the future.

However, two clarifications should be made in relation to the perspectives that both languages have. Firstly, the Russian language can have a new future in Ukraine; it can become a “Russian Ukrainian” or a “Ukrainian Russian” (similar to “American English”). In other words, it can be the language of the Russian speaking population who look not to Moscow, but to Kyiv, not to the totalitarian model of the Russian culture, but to the tradition of Ukrainian freedom which dates back to the Kyivan Rus’. Secondly, the prospects of the Ukrainian language are associated with the plethora of European languages and cultures. It can develop not in opposition to Russian and not in obstinate provincial self-containment, but in enriching cultural and linguistic co-existence with European influence.

Since last year’s EuroMaidan Revolution, also known as the Revolution of Dignity, the role of churches and religious organisations has significantly increased in Ukraine. Today, social trust in these entities is estimated to be at the highest level, also when compared to other public institutions. However, this picture is far from simple, especially given the role the Ukrainian Church of the Moscow Patriarchate and the lack of canonical legitimacy of the Kyiv Patriarchate. What do you think is the future of Eastern Orthodoxy in Ukraine and how may the future of these two churches affect the situation in the country?

Indeed, the level of social trust in the Church is higher than ever before. Accordingly, the expectations of it are also very high. And if these expectations are not met, the pendulum of public opinion will swing from a position of high trust to a position of great disappointment. This is well illustrated by the Ukrainian Orthodox Church of the Moscow Patriarchate. It was, and so far remains, the largest and most influential religious denomination in Ukraine and was expected to give a casting vote capable of ending confrontation between the government and the people during the EuroMaidan Revolution and the following war. Unfortunately, even though the voice was uttered, it was soft and unclear.

Today it should be acknowledged that the UOC (MP) is perceived as anti-Ukrainian. At the same time, the Kyiv Patriachate, which is not officially recognised by Constantinople, is viewed as national and patriotic. People prefer not the canonical (“right”) and the anti-Ukrainian (“not ours”) church, but the one that is pro-Ukrainian, although non-canonical. Ukrainians have progressively been losing interest in the canonicity of the Church and are more concerned with its practical service for the society. In fact, canonicity is the last argument the Moscow Patriarchate has. Once Constantinople decides to recognise the Kyiv Patriarchate, it will become the main denomination of the country and the parishes of the Moscow Patriarchate will simply shift to it.

Europe and the whole world should understand that the Moscow Patriarchate has no rights to the Ukrainian territory and the concept of the “canonical territory” and the “canonical Church” are hardly applicable in the current context. Besides, the Moscow Patriarchate is schismatic as it opposes and distances itself from global Orthodoxy (by the doctrine of concordance, unconditional support of the Kremlin, aggressive denial of democracy and human rights, abjection of other Orthodox Churches as “small” and “weak”, the doctrine of representing Moscow as “the third Rome”, after which “there will be no fourth”), and self-confidently equates the Russian Orthodox Church and Orthodoxy as such.

Looking into the future, do you think that you will ever be able to go back to Donetsk and continue the work you were doing there before the war?

What is going on in Donetsk now is almost impossible to imagine. It is difficult to comprehend all that has happened. People are different now, even the air is different. I was there incognito in late December 2014. Everything was strange, as if it was a bad dream. As a matter of fact, I often have nightmares about Donetsk – a city covered in darkness where zombies hunt the last survivors. My nightmares are filled with fires and shootings, tortures and murders.

When I went back to Donetsk, I felt that this was a different world, like another planet. People were afraid to speak and nobody was certain of anyone. They were closed to any talk about faith, conscience, God and the soul. I noticed something similar in Crimea in the spring of 2014 – people with St. George ribbons behaved like other human, or even non-human, beings. The Donetsk Christian University, where I previously worked, has been taken over by pro-Russian separatists. The academic buildings and dormitories have been converted into warehouses. Hostages are being held there and rooms have been transformed into torture chambers. A classroom of a private Christian school on the university campus has been turned into a shooting range where rebels shoot at Ukrainian symbols and children’s drawings. These activities are recorded and exhibited like trophies. Where my children once planted trees, now there are trenches and guns.

I find it hard to believe that all this can ever be returned and sanctified, cleared from sin. But we have to have faith. Otherwise hundreds of thousands of scattered Ukrainians will live with emptiness in their souls, without any hope of returning to their homes. I very much hope that we will never come back to the remains of Soviet nostalgia. We need to build a new Donetsk and a new Ukraine. I want to believe that something new is being born out of the flames of war, that the Soviet past is destroying itself and that there will be no alternative to the European future in the absence of the old shores. And above all, I want to believe that the point of no return has been crossed and Ukraine will become a part of the commonwealth of European states.


Iwona Reichardt is the deputy editor in chief of New Eastern Europe.
no