1. Научно-техническая революция не только расширила возможности людей в производстве и коммуникации, но и поменяла ценностные ориентации, режим общения, организацию времени. Техника и технологии из вспомогательного инструментария человека превратились в самостоятельную силу, определяющий фактор, властно регулирующий жизнь общества. Благодаря технической революции стали возможными глобальные связи – финансовые, производственные, торговые, культурые, политические, религиозные. Между странами и народами разных концов света возникло новое чувство вселенскости, «кафоличности» – чувство глобального единства, принадлежности к общей цивилизации и культуре. Религии стали рассматриваться как части глобальной религиозности, различия традиций начали тонуть в плюралистичной и толерантной всеобщей духовности.
2. Другим важным фактором глобальной цивилизации стала демократия, которая претендует быть не только формой реализации политики, но и всобъемлющим принципом жизни. Очевидный кризис демократии не мешает ее агрессивному распространению. Отрыв демократии от исторических и духовных корней лишь облегчил ее спекулятивное использование в интересах глобальной власти. Еще недавно Хантингтон утверждал, что демократия – западный антично-христианский феномен, и она скорее уникальна, чем универсальна. Сегодня же «распространение демократии» стало геополитической доктриной.
3. Культ потребления стал новой глобальной религией, полностью секуляризированной и абсолютно демократичной. После «конца истории» и «распространения демократии» потребление стало общим делом всех и каждого. Конечно, еще продолжаются конфликты между народами и религиями, но в их основе лежит не столько идейный или политический, сколько потребительский интерес. Этот же потребительский интерес и соединяет людей, заставляет их мириться друг с другом как с участниками одного глобального рынка. В основе глобального единства лежит потребительский консенсус, «общественный договор» потребителей.
4. Техника, демократия и потребление были переосмыслены в рамках постмодернистской культуры и нашли оправдание и перспективу в ее ключевых положениях о тотальном релятивизме, краеугольном принципе удовольствия, критике разума, герменевтике подозрения, трансгуманизме, закате метанарраций и проч. Культура, использующая возможности техники, демократии и потребительского рынка, замешанная на философии постмодернизма, оказывается благосклонной к любым желаниям, не претендующим на серьезность, глубину, ультимативность и исключительность. Анархическая свобода желания ставит себе на службу инструменты техники, демократические свободы и предложения рынка. Постмодернистская культура ничем не сдерживаемой свободы воспевает поверхность как свободу от глубины, риторику как свободу от метафизики, хаос как свободу от порядка, игру как свободу от серьезности и проч. Культура обращается против своей этимологии, поскольку предпочитает бегство, восстание, разрушение, смерть, а не обработку, возделывание, выращивание, созидание.
В своей совокупности факторы техники, демократии, потребления и постмодерна создают новый ландшафт глобального секулярного общества, который можно охарактеризовать через следующий ряд: постхристианское настроение, кризис демократии и капитализма, конец идеологии, агрессивная толерантность, восстание меньшинств, несвобода быть собой и следовать своим принципам, безбрежный релятивизм и рассеивающий плюрализм, популярность массоидных сообществ на фоне атомизации общества, спрос на сильную руку и объединяющую власть, все менее гуманный и все более воинствущий «гуманизм» (exclusive humanism Чарльза Тейлора, «исключающий» трансцендентное ["Секулярна доба", c. 40]).
Комментариев нет
Отправить комментарий