Постскриптум

P.S.

К постсоветской эпохе можно писать постскриптум. События киевского Майдана, а затем вооруженная интервенция России против Украины поставили точку в затянувшемся постсоветском транзите.
Возникает Евразия как новый проект России, Беларуси и среднеазиатских «станов». Здесь уже нет места атеизму, здесь имеет место причудливая смесь воинственного православия, ислама, славянского язычества. По старому признанию Владимира Путина, православию куда ближе ислам, чем западное христианство . Здесь умалчивается, что православие (мировое) не тождественно православию московскому (РПЦ); но если продолжить логику Путина, то можно сказать и так: православию московскому куда ближе ислам, чем православие Константинопольского или Антиохийского патриархатов. Т.е. Россия полагает себя центром правильной веры, противопоставляя себя не только католицизму и протестантизму, но и православному разнообразию. Вновь и вновь, как мантры, повторяются старые обольстительные слова из XVI века, сказанные московскому государю старцем Филофеем: «Два Рима пали, а третий стоит, а четвертому не бывать… Един ты во всей поднебесной христианам царь».
Очарованая собственными же мифами об «особом пути», Россия выбрала путь изоляционизма и антивестернизма и пытается сделать все, чтобы на этот путь увлечь своих соседей, воссоздав разновидность евразийской империи.
К большому сожалению, миф об особом пути и антизападный рессентимент стали заразительными для постсоветских протестантов. Вместо трудной интеграции в мировое христианство, они часто выбирают более легкий путь оправдания собственной исключительности и претворения своих недостатков в достоинства: нет богословия – и не надо, нет христианских университетов – меньше умников и дискуссий, нет активной социальной позиции – зато и проблем с государством не будет.
В то же время нельзя говорить, что этот евразийский путь станет единственным. Происходит дифференциация внутри постсоветского мира, внутри общества и Церкви. Отдельные страны - Украина, Грузия, Молдова - выбирают европейский вектор развития. Но и внутри каждой страны, каждой нации, каждой Церкви происходит разделение. Одни делают выбор в пользу постсоветского транзита, а затем евразийского пути. Другие – в пользу европейского поворота, а затем постепенной интеграции в мировое сообщество.
Для евангельской Церкви, ее миссии и образования названные процессы имеют самые серьезные последствия. В евразийском мире евангельские протестанты маркируются как «иностранные агенты». «Америка», «НАТО», «глобализм», «демократия», «Европа», «Реформация», «протестантизм» ставятся в один ряд. Несмотря на все попытки понравиться власти и доказать ей свою лояльность, протестанты России и Средней Азии маргинализируются и государство, и обществом (что еще более значимо).
И здесь снова возникает знакомая для местных протестантов историческая развилка: или мыслить себя и свое будущее в контексте московского православия (и Евразии), или удерживать и развивать связь с наследием Реформации (и Европы). Пока очевидно, что первая связь сильнее второй. В пользу православия работают историческая память (более глубокая, чем «протестантская», уходяющая корнями в тысячелетнее православие и дальше – в славянское язычество), культурный контекст (язык, архетипы, модели мышления и поведения, ценности), политическая целесообразность (максимум лояльности, минимум отличий). В пользу западной традиции – богословские принципы (мало осознаваемые), образование (удел немногих), отношения с мировыми протестантскими структурами (в значительной мере формальные).
Довольно условно можно соотнести православно-евразийский выбор с Россией, а протестантско-европейский – с Украиной. Речь пока не идет о возвращении «русского протестантизма» в православие, в первом случае, или о безаговорочном отождествлении протестантов украинских с европейскими, во втором случае. Скорее, происходит определение вектора, выбор референтной культуры, с которой придется сверять свое развитие.
И здесь, на фоне цивилизационных, политических, религиозных процессов, резко усиливается роль образования. Оно становится уже не вспомогательным для Церкви и миссии, но направляющим. Образование преодолевает социальную маргинализацию и региональную изоляцию, служит каналом для обмена богословскими и миссиологическими идеями. Вот почему будущее и надежда связываются с восстановлением связи между Церковью, ее миссией и образованием.