С ним ушла эпоха

 

В память о Евгении Никифоровиче Пушкове (6.03.1941 - 5.06.2023)

Первая публикация: Христианский Мегаполис

 

Бывает, что с уходом человека мы говорим о нем как об эпохе: с ним уходит эпоха. Евгений Никифорович был таким.  

Теперь, когда уже прошло время после прощальных событий, когда смолкли оркестры, когда высказались все допущенные к микрофону, мне вдруг захотелось сказать несколько простых слов об этом верном служителе Божьем и духовном отце для многих из нас. 

 

Он был родным. Этого не скажешь о многих. «Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов» (1 Кор. 4:15). Его хватало на многое и на многих. Для нас во всем братстве был такой один. Были важные, строгие, властные, недосягаемые. И был Евгений Никифорович – мягкий, заботливый, улыбчивый. Иногда мне кажется, что весь Совет Церквей держался на нем. Многие оставались в братстве лишь потому, что там был «дядя Женя». Он был отцом для думающих, ищущих, вольнолюбивых, творческих натур. При этом он не ругал систему, он просто был собой.

 

Его проповеди я слушал так, как никогда не слушал никого. Он говорил от души к душе. Говорил грамотно, красиво, с любовью. Но о нем нельзя было сказать: смотри какой умный, хороший проповедник! Он светился красотой Христа и всю славу воздавал Ему. 

 

Он был интеллигентом, хотя в братстве это мало кто ценил. Допускаю, что многих это даже раздражало. 

В юности него было две страсти – любовь к музыке и увлечение философией. Он подчинил их делу благовестия. Он нашел в Христе источник премудрости и вдохновения. Поэтому он не только проповедовал, он играл, пел, творил, мыслил. И в этом он был примером и поддержкой для многих молодых талантов, испытывающих двойную дискриминацию – и в советском обществе, и в «советской» церкви. 

 

О его вкладе в музыкально-хоровое служение знают все. Сотни песен и композиций. Он не был гениальным, но был талантливым и самобытным. То же самое можно сказать и о его поэзии.  

Все его творчество можно назвать проникновенным – оно проникало в душу, касалось внутренних струн, вызывало эмоциональный отклик. Песни и стихи запоминались с первого раза. На всю жизнь запомнились не только его слова, но его глаза, улыбка, мимика, руки и скрипка в руках. 

 

Подобно большинству служителей Совета Церквей он прошел через тюрьму и лишения. Но в отличие от других остался интеллигентом, евангельским интеллигентом. Я даже не знаю, где было сложнее остаться собой – в камере, или в церкви. 

В братстве, где не было места богословию, а тем более философии, он был приятным исключением. Его книги поражают широтой кругозора, разнообразием интересов, оригинальностью. Его подход к исследованиям был любительским, но серьезным. Вместо того, чтобы критиковать его за наивность в философских вопросах, недопонимание каких-то нюансов в кальвинизме или православии, лучше оценивать его как человека своей эпохи и продолжать его дело с учетом возможностей и требований уже нашего времени. 

 

Отвечая в Совете Церквей за благовестие и музыкально-хоровой отдел, путешествуя по странам и церквям, Евгений Никифорович не мог не видеть внутреннего кризиса братства. То, что начиналось как движение обновления, стало очередной религиозной системой. Пробуждение было недолгим. Как тяжело было тем, кто видел доброе начало движения, видеть печальный итог всех трудов и усилий – консервацию, изоляцию, стагнацию! 

Одну из своих последних книг Евгений Никифорович назвал словами Иосифа: «Ищу братьев моих…». Какими бы братья не оказались, как бы с ним не поступали, он любил братьев. 

Я думаю, что эта книга стала его последним предупреждением и заветом для братьев-сослужителей – как не повторять ошибки, как исправить путь, как наладить отношения, как восстановить единство. Увы, в братстве Совета Церквей книга оказалась под запретом.

 

Евгений Никифорович Пушков – не только герой веры, добрый наставник моего детства и юности. Он был лицом эпохи, когда за веру и верность нужно было страдать – и от государства, и от своих же братьев. Но он прошел свою эпоху с достоинством, и показал своим примером, что всегда есть место творчеству, всегда можно оставаться собой, всегда можно быть свободным – и в тюрьме, и в системе.