-->
no
Технологии Blogger.

Сообщить о нарушении

Поиск по этому блогу

Недавние Посты

5/recent posts

Случайные посты

3/random posts
no

Недавние Посты

5/recent posts

Последние коментарии:

5/recent comments

Последние коментарии:

5/recent comments

Страницы

4/Статьи/slider

До сих пор еще в начале

1 комментарий
Удивительно, но при тысячелетней истории наше христианство все еще «только начинается». Я раньше воспринимал с оптимизмом эту знаменитую фразу о. Александра Меня. А сейчас думаю, не диагноз ли это. Ничему не учимся, историю не понимаем, не живем в ней, а существуем в топтании на месте, в блуждании по кругу старых и не решаемых проблем. «Видно бес нас водит и кружит по сторонам». О чем это Пушкин - не о России ли? Той России, которая все не может определиться не только между Европой и Азией, но, что гораздо важнее, между христианством и язычеством, византизмом и живой евангельской верой, рабством и ответственной свободой.
Сегодня трубят о возрождении верноподданных государству церквей – и православных, и евангельских христиан. А народ обходит стороной эти церкви. Новый патриарх клянется защищать «внешние канонические границы», но соседи-славяне не очень этому рады, Москва для них чужая столица, а Русская православная церковь – пережиток российской империи. Кричат о России для русских, а самих русских становится все меньше. Нет, никто не нападает на нас, не на войне погибают наши ребята. Сами себя убивают наркотиками и алкоголем, не забывая при этом бить себя в грудь от национальной гордости. Правдивые слова о реальном положении дел в церкви и обществе сказал в 1974 г. Е.В. Барабанов, к сожалению, мало кому известный автор: «Несмотря на эту явную, не оставляющую никаких сомнений покорность Церкви государству, даже люди, далекие от христианства, ждут от нее какого-то общего обновления. Они хотят видеть в русской Церкви ту действенную силу, которая способна противопоставить лживой идеологической казенщине подлинные духовные ценности, утвердить нравственные принципы, напоить "водой живой". Люди, близко знающие церковную жизнь, обычно смотрят менее оптимистически. Они изнутри пережили все те страшные недуги и тупики современной церковной действительности и потому полагают, что Церковь только тогда сможет воздействовать на наше общество, когда оно само, став достаточно свободным и демократичным, освободит и Церковь от наложенных на нее государственно-политических пут. Не будем пока обсуждать, какая из этих точек зрения более соответствует реальности. Несомненно, правы те, кто видят в христианстве утверждение безусловной правды о человеке и человеческом обществе. Только на основании этой высшей правды и возможно отстаивать исключительную ценность человека, ценность его жизни и его творчества. Только в христианстве — глубочайший смысл общественной жизни, культуры и хозяйства» (Е.В. Барабанов. Раскол Церкви и мира // Из-под глыб. – М., 1974). Статья вышла в сборнике «Из-под глыб», который собрал А.И. Солженицын, и оказалась пророческой. Но что изменилось с тех пор? Услышан ли автор, восприняты ли его идеи? Ведь на казенном христианстве не построишь "единую" и «справедливую» Россию. А живая вера и ныне не в почете. Вот и выходит, что мы все еще в начале своей христианской истории.

На чем не стоит экономить

1 комментарий
Хорошо и плохо, когда денег много. Хорошо, потому что на все хватает. Плохо, потому что привыкаешь тратить бездумно, на вещи не совсем нужные и на дела совсем не нужные. Когда же денег становится меньше и на все уже не хватает, люди поневоле начинают переоценку – отказываются от второстепенного, роскоши, непотребства. Кризис оказывается «моментом истины» для человека, в котором выясняются настоящие ценности и принципы, очищается ядро, суть личности.
Многие делают для себя страшные открытия. Так в ходу страшный анекдот о разговоре ребенка с отцом, потерявшим работу: «Папа, может, ты теперь будешь меньше пить?», «Нет, сынок, это ты теперь будешь меньше есть». Это отнюдь не смешно, имеем страшный диагноз: большинство готово экономить на самом «святом» и любимом, лишь бы только не менять привычный образ жизни.
Согласно опросам общественного мнения, 75% россиян начинают экономить на продуктах и предметах первой необходимости. А вот на сигаретах стали экономить лишь 21% граждан, на алкоголе - около 30%. Получается, что люди продуманно экономят на здоровье, на семье, на добрых и нужных вещах, и по-прежнему «тупо» тратятся на вредные и порочные удовольствия, т.е. в отношении себя экономить не хочется, калькуляция сбоит. Имея в виду это странное свойство человеческой природы, мой знакомый, едва получает в руки зарплату, сразу же раздает милостыню, жертвует в церковь, помогает родным, а уж потом думает о том, как можно приятно потратить остаток. Уместно сказать, что этот остаток, на счастье, такой минимальный, что его при всем желании не хватит на наркотики, ночной клуб, Мальдивы.., разве что на газеты и пару книжек.
Кризис – хорошая возможность упорядочить свои расходы, подчинить их определенным ценностям, распределить в соответствии с приоритетами. Во что мы верим, в чем видим смысл жизни - это определяет структуру наших расходов.
Славяне всегда хвастались широтой души, отзывчивостью, щедростью. Но почему-то самой жертвенной нацией стали американцы. При нашей доброте душевной мы смирились и даже не печалимся, что на улицах живут тысячи бомжей и беспризорных.
Сегодня на первых полосах столичных газет говорят о смерти благотворительности в России. Олигархи и чиновники, бизнесмены и филантропы отказываются от «лишних» расходов и приберегают деньги на черный день, в резервы, на покупку золота. Кажется, что экономить на «дальнем» инвалиде или сироте более правильно, чем на своих «ближних» интересах. Обитателям столицы не понятны беды простых людей из российской глубинки. Добропорядочные и благополучные господа не знают и не хотят знать страшную реальность голодающего, и при этом не понятно за какие деньги спивающегося общества. Несколько наивно об этом писал Гоголь: «Эти несчастия и ужасы, производимые голодом, далеки от нас; они совершаются внутри провинций, они не перед нашими глазами, — вот разгадка и объяснение всего! Тот же самый, кто заплатил…сто рублей за кресло в театре, продал бы свое последнее имущество, если бы довелось ему быть свидетелем на деле хотя одной из тех ужасных картин голода, перед которыми ничто всякие страхи и ужасы, выставляемые в мелодрамах» (Гоголь Н.В. Из письма к А. О. С......ой, 1844). Увы, знание о нужде более не пробуждает сочувствия.
Прагматизм овладел не только теми, кто не дает, сохраняя себе на всяк случай, но и теми, кто дает ради чувства удовлетворения, ради самоутверждения, а то и просто для «отмазки», чтобы отстали, не «мазолили» глаза, не «давили» на нервы.
Упомянутый Гоголь уверял христиан-филантропов, что помощь в виде одних денег «ровно ничего не будет значить и не обратится в добро. Если вы не обдумали прежде в собственной голове всего положения того человека, которому хотите помочь, и не принесли с собой ему наученья, как отныне следует вести ему свою жизнь, он не получит большого добра от вашей помощи… Объясните ему истинное значение несчастья, чтобы он видел, что оно послано ему затем, дабы он изменил прежнее житие свое, дабы отныне он стал уже не прежний, но как бы другой человек и вещественно, и нравственно».
Бросив рубль нищему, и машинально продолжив свой путь, мы тоже «экономим» – время, нервы, эмоции. Хотя, быть может, стоит потратить себя на лишнюю мысль, хоть слабое чувство, едва шевельнувшуюся совесть, увидев голодные и жалобные глаза. Любой добрый поступок связан с отдачей, жертвой, сознательной тратой себя. И все же эта отдача прекрасна. Никогда нельзя экономить на добродетели, на милосердии. Ведь это нужно не только просящему, но и дающему. Жертва смягчает сердце, пробуждает добрые чувства, воспитывает характер.
Есть и другая «выгода» добродетели. Бог, Который всегда на стороне сирот и вдов, т.е. нуждающихся в помощи и опеке, возмещает расходы добродетелей. Бог как бы гарантирует успешность инвестиций в добрые дела, избыток в жизни дающего. Интересно, что корень индоевропейского слова Бог связан с представлениями об изобилии, полноте. В санскрите bhagas - благосостояние, изобилие, счастье, податель. Отсюда Бог - наделенный всем, обладающий полнотой бытия, все в себе содержащий, все объемлющий. В русском языке это значение видно в словах бог-ат (имеет все) и у-бог (не имеет).
Получается, что по настоящему богат тот, кто живет для Бога и делится с убогим. Евангелист Лука (12:21) называет безумным богача, который радовался большим запасам, но неожиданно умер, не воспользовавшись ими, и делает вывод: «Так бывает с тем, кто собирает сокровища для себя, а не в Бога богатеет». А Матфей предсказывает, что в конце времен Бог будет судить тех, кто не помогал бедным, больным, обиженным. Сам Бог представляется в образе убогого и испытывает человека, доброту его сердца. Религиозные люди, спешающие в храм, но прошедшие мимо нуждающегося бедняка, могут услышать: «Так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне» (Мтф. 25:45).
Вопрос на чем стоит или не стоит экономить предполагает вопрос более важный – для чего, для кого стоит экономить? Я уверен, что стоит ограничивать себя ради послушания Богу и любви к человеку. Если в моем сердце кроме эгоистичного «Я» есть место и другому человеку, если кроме своих желаний я не разучился слышать также голос совести, если Божьи заповеди важнее соображений выгоды, сам Бог воздаст за каждый добрый поступок и будет моим благодетелем в трудный час.

Сильный в кротости

Комментариев нет
«Множество народа, услышав, что Иисус идет в Иерусалим, взяли пальмовые ветви, вышли навстречу Ему и восклицали: осанна! Благословен грядущий во имя Господне, Царь Израилев! Иисус же, найдя молодого осла, сел на него, как написано: «Не бойся, дщерь Сионова! се, Царь твой грядет, сидя на молодом осле» (Иоанн. 12:12-15).

Все четыре Евангелиста описывают въезд Христа в Иерусалим. Такое внимание первых биографов побуждает и нас присмотреться к этому событию, в котором хорошо раскрылся характер Христа, природа Его царства.
Христос продолжает путь в Иерусалим, сознательно идя к Своей конечной цели, к Своей Голгофе. Описанное в вышеприведенном тексте событие связано с Его последним путешествием из родной Галилеи в Иерусалим и становится понятным благодаря уже известному нам предназначению. Сила Христа проявилась в его кротости – готовности идти на жертвы и самоумаление ради великой цели, куда более высокой, чем личные интересы, соображения комфорта и безопасности. Он никогда не манипулировал людьми, не использовал их в Своих целях, но принял на Себя всю полноту ответственности за Свой путь, Свое дело. Кроткая сила Христа проявлялась в сознательной отстраненности от грязной политики, от переменчивых народных симпатий.
Христос показал, что настоящая сила не мыслима без любви, смирения, жертвы. Он не хотел тратить Свою силу, Самого Себя на заигрывания с людьми. Он укрощал Свою силу, берег ее, собирал ее для последнего акта жизни. Он даже скрывал Свою силу, чтобы люди поклонялись не ей, а Богу, который не только в силе, но и в любви, не только в славе, но и в смиренной жертве.
Писатель Виктор Астафьев сравнивает Христа с тиранами нашего времени – Сталиным, Гитлером – и приходит к выводу: «За всю историю человечества лишь один товарищ не посылал никого вместо себя умирать, Сам взошел на крест. Не дотянуться пока до Него ни умственно, ни нравственно. Ни Бога, ни Креста…»[1].
Бог, идущий на крест, непонятен для людей, привыкших к грубой силе, боящихся ее, а потому уважающих. Потому и нет в нашем мире места такому Богу и нет места такому Кресту, которые выражают не силу людей, грубую, физическую, агрессивную, а силу кротости, смирения, жертвенной (неэффективной, нерассчетливой) любви.
Привычные кресты на груди и куполах выражают величие и власть, дань моде и политкорректность. Как же далеки они от своего голгофского первообраза…
Скажу больше. Нам не только не понятен кроткий Бог, но Он нам неудобен, ненавистен. Нас раздражает, бесит добровольное лишение того, к чему мы так стремимся. Мы хотим власти, славы, богатства, силы, а Христос добровольно всего этого лишается, оставляет все это и сходит к нам в образе бедного младенца, живет в теле сына плотника, заканчивает как злодей страшной смертью.
Митрополит Антоний Сурожский, так много сказавший о кроткой силе Бога пресыщенным сенсациями европейцам, больше всего поражал личной историей обращения. Он описывает, как священник Сергей Булгаков «неумело» рассказал детям о Христе, выпятив самые «слабые» Его стороны; как это «зацепило» и привело к встрече с живым Богом: «Отец Сергий Булгаков говорил слишком громко и мне мешал думать свои думы; и я начал прислушиваться, и то, что он говорил, привело меня в такое состояние ярости, что я уже не мог оторваться от его слов; помню, он говорил о Христе, о Евангелии, о христианстве. Он был замечательный богослов и он был замечательный человек для взрослых, но у него не было никакого опыта с детьми, и он говорил, как говорят с маленькими зверятами, доводя до нашего сознания всё.., от чего как раз мы шарахнулись бы, и я шарахнулся: кротость, смирение, тихость - все рабские свойства. Он меня привел в такое состояние, что я решил… ехать домой, попробовать обнаружить, есть ли у нас дома где-нибудь Евангелие, проверить и покончить с этим… И вот я у мамы попросил Евангелие, которое у нее оказалось, заперся в своем углу, посмотрел на книжку и обнаружил, что Евангелий четыре, а раз четыре, то одно из них, конечно, должно быть короче других. И так как я ничего хорошего не ожидал ни от одного из четырех, я решил прочесть самое короткое. Прочти я другое Евангелие, у меня были бы трудности; за каждым Евангелием есть какая-то культурная база; Марк же писал именно для таких молодых дикарей, как я, -для римского молодняка. И вот я сел читать; и тут вы, может быть, поверите мне на слово, потому что этого не докажешь. Со мной случилось то, что бывает иногда на улице, знаете, когда идешь - и вдруг повернешься, потому что чувствуешь, что кто-то на тебя смотрит сзади. Я сидел, читал, и между началом первой и началом третьей глав Евангелия от Марка, которое я читал медленно, потому что язык был непривычный, вдруг почувствовал, что по ту сторону стола, тут, стоит Христос... И это было настолько разительное чувство, что мне пришлось остановиться, перестать читать и посмотреть. Я долго смотрел; я ничего не видел, не слышал, чувствами ничего не ощущал. Но даже когда я смотрел прямо перед собой на то место, где никого не было, у меня было то же самое яркое сознание, что тут стоит Христос, несомненно. Помню, что я тогда откинулся и подумал: если Христос живой стоит тут - значит, это воскресший Христос. Значит, я знаю достоверно и лично, в пределах моего личного, собственного опыта, что Христос воскрес и, значит, всё, что о Нем говорят, - правда. Это того же рода логика, как у ранних христиан, которые обнаруживали Христа и приобретали веру не через рассказ о том, что было от начала, а через встречу с Христом живым… Помню, я на следующее утро вышел, и я шел как в преображенном мире».
Въезд на осле символизирует необычный, нечеловеческий характер Царства Иисуса. Пастор Александр Зайченко в своей проповеди «Неузнанный Царь Иудейский» обращает внимание на параллели между въездом Христа и победоносным шествием Иуды Маккавея: «Воспоминания и ожидания современников Иисуса восходили к реальным событиям почти двухсотлетней давности…В 163 г. до рождества Христова Иуда Маккавей торжественно на боевом коне, как победитель, въехал в Иерусалим. Его приветствовал весь народ, благодарные сограждане постилали перед ним на дорогу срезанные ветви пальм (как символ спасения и мира) и одежду (как символ царских почестей победителю). Для нас особо важным представляются слова приветствия в адрес Иисуса: «Благословен Грядущий во имя Господне!». Правоверные иудеи сразу узнали в них фразу из знаменитого хвалебного псалма 117: 26 в честь победы Маккавеев. Иисусу по аналогии с Маккавеями, они, конечно, отдавали роль национального освободителя от поработителей-римлян. И лишь немногие, самые проницательные, обратили внимание на то, что царь то сидит не на коне, как положено любому царю-победителю и как это было в случае с Иудой Маккавеем. Иисус сидел на молодом осле».
Христос привлекает внимание не красотой и величием церемонии. Его въезд вызывает недоумение – так не делают герои, так не поступают цари. И потому вспоминается не только национальный герой Иуда Маккавей, но описанный в пророчествах Божественный Мессия.
Кротость не означает слабость, а управление своей силой, направление ее на главную цель, а не на свои интересы, сиюминутные желания или выражение эмоций. Христос не разменивался, вся Его жизнь была подчинена воле Отца.
Моисей был призван Богом кротчайшим. Когда его ругали и обвиняли, он молчал. Но когда он видел унижение своего народа, он тут же бросался в бой. Заступившись за соплеменника, он на месте убил обидчика-египтянина.
Христос въезжает на осленке как вестник мира. Но видя, во что превратили храм, сильной рукой очищает его, изгоняет торговцев. Кротость Христа не означает, что Он приспособился к ситуации и не готов говорить правду. Кротость означает мягкую силу, которая не тратится по пустякам, на раздражения, обиды, гнев. Но в принципиальный, ключевой момент, «момент истины», кротость показывает всю свою силу.
В Библии кротость раскрывается как великая и милосердная благость Божия (Пс. 85:5), а также как смиренная покорность Богу, основанная на вере в Его любовь (Числ 12:3; Гал 5:22-23). Отцы и учители Церкви полагали кротость условием духовного возрастания и постоянства в любых жизненных трудностях. Ефрем Сирин учил: «Кроткий, принимая на себя все удары, остается твердым; во время ссоры спокоен, в подчинении веселится, не уязвляется гордыней, в уничижении радуется, заслугами не превозносится, не кичится, со всеми живет в мире».
Иными словами, кротость – это незлобивость, мягкость, миролюбивость, основанные на непреложном факте Божьего всемогущества, опеки и заступничества за тех, кто отвечает на зло добром и на силу - любовью.
Для христианина кротость означает способ свидетельства – являть миру любовь Божью, послушно выполнять свое призвание, смиряя гордость, снося унижения и обиды, не мстя за себя и не претендуя на признание. Так Христос, въезжая в Иерусалим, знал наперед, что прославляющие Его иудеи вскоре будут требовать Его смерти, но от этого не переставал любить этих несовершенных и переменчивых людей и сознательно приносил Себя в жертву за них.
Христос приходит к людям как Царь мира, а не завоеватель. Никогда ранее Иерусалим – город мира - не знал мира, не соответствовал своему названию. Христос, величайший Царь, завоевывает царство не силой оружия, но силой любви. Он приходит к людям с миром и ворота города открываются без боя. Фарисеи в недоумении говорили между собой: «Весь мир идет за Ним…» (Иоанн. 12:19). Многие земные цари, пытавшиеся противостоять своей силой Царю мира, были вынуждены признать: «Ты победил, Галилеянин…».
У Бога есть много причин для того, чтобы объявить нашему миру войну, в которой ни один человек не будет иметь шанса на спасение – ни безбожник, ни религиозник, ни богатый, ни бедный, ни сильный, ни слабый. Но во Христе Бог примирил с Собой мир, не вспоминая наших преступлений и даже не рассчитывая на взаимность. Его добрая воля и незаинтересованная (без соображений выгоды и расчета) жертвенная любовь бросают вызов нашим ожесточенным сердцам - закрытым душам постных самоправедников и пустым душам до сих пор «воинствующих безбожников».
Христос входит в наши города, дома, семьи, души как Царь мира. Если мы встречаем и принимаем Его, начинается настоящий праздник.
[1] Виктор Астафьев. Прокляты и убиты.

«Будьте не мертвые, а живые души»

Комментариев нет
«И нас, мертвых по преступлениям нашим, оживотворил со Христом, - благодатью вы спасены, - И воскресил с Ним» (Еф. 2:5-6).
В дни пасхальные мы наблюдаем оживление природы, которая пробивается через серость нашей человеческой действительности и напоминает о том, что мир создан Богом, зависит от Него, питается Его жизнью. Не только природа, но и наши города, церкви, семьи нуждаются в Его жизни, в силе Его обновления.
Во время глобального кризиса мы думаем о том, как пережить трудное время, когда закончится темная полоса, наступит и на нашей улице праздник. Между тем, стало очевидным, что наши проблемы не ограничиваются упадком экономики и кризисом финансов. Люди запоздало каются в грехах потребления, эгоизма, материализма. Оказалось, что в поисках удовольствий мы утратили чувство реальности, меры, совести.
Как христиане, мы понимаем, что единственный источник жизни и духовного обновления – во Христе. Об этом писал в своей предсмертной записке автор «Мертвых душ»: «Общество тогда только поправится, когда всякий частный человек займется собою и будет жить как христианин, служа Богу теми орудиями, какие ему даны, и стараясь иметь доброе влияние на небольшой круг людей, его окружающих. Все придет тогда в порядок, сами собой установятся тогда правильные отношения между людьми, определятся пределы, законные всему… Будьте не мертвые, а живые души. Нет другой двери, кроме указанной Иисусом Христом, и всяк, прелазай иначе, есть тать и разбойник».
По замыслу Гоголя в следующих томах «Мертвых душ» читатели увидят нравственное перерождение героев, духовное возрождение описанного российского общества. Но этому сбыться не было суждено до сих пор. 1 апреля 2009 исполнилось 200 лет со дня рождения Гоголя. Но его слова о мертвых душах как некогда актуальны сегодня. Коррупция проникла во все сферы и уровни общества. Наши страны стремительно вымирают, наркотики и СПИД убивают людей еще молодыми. Церкви, которые должны быть центрами духовной жизни, наполняются лишь по праздникам.
Эти переживания хорошо передал Д. Мережковский:

"Христос воскрес! -- поют во храме,
Но грустно мне... Душа молчит.
Мир полон кровью и слезами
И этот гимн пред алтарями
Так оскорбительно звучит.
Когда б Он был меж нас и видел,
Чего достиг наш славный век,
Как брата брат возненавидел,
Как опозорен человек!..
И если б здесь, в блестящем храме,
"Христос воскрес!" -- Он услыхал,
Какими б горькими слезами
Перед толпой Он зарыдал".

«Будьте не мертвые, а живые души» - это призыв всякого христианина своим современникам. Христианство не боится кризиса, но призывает посмотреть правде в глаза. Никакие общественные реформы не воскресят мертвых.
Лишь Христос дает жизнь и надежду.
Лишь искреннее покаяние и примирение с Богом открывают дверь в полноценную жизнь.
Лишь в Его воскресении есть сила для духовного возрождения каждого и всех.

Христианская интеллигенция?

Комментариев нет
Столетие «Вех» знаменательно для христианской интеллигенции как вызов и укор, как напоминание о до сих пор нереализованной возможности, возможности взять на себя ответственность за судьбу общества, его духовной культуры, а также за все социальные и политические последствия его уже сделанных и еще предстоящих выборов.
Болезненно ощущая собственное публичное невегласие и политическую несостоятельность, мы в очередной раз убеждаемся в актуальности веховских подходов и оценок. Но актуальность эта может быть двоякой – то ли веховцы были провидцами нашей современности, то ли мы с тех пор не продвинулись вперед и топчемся на месте, не вняв их увещаниям. Представляется, что имеет место и то, и другое, но если первое можно полностью отнести к достоинству авторов эпохального сборника, то второе остается на нашей совести и потому должно занимать куда больше внимания.
Успех сборников «Вехи» и «Из глубины» не был повторен и развит, не стал прецедентом. Да и вряд ли можно употреблять слово «успех» в данном случае, ведь для большинства это было непонятым «гласом вопиющего в пустыне». «Пророческая глубина "Вех" не нашла (и авторы знали, что не найдут) сочувствия читающей России, не повлияла на развитие русской ситуации, не предупредила гибельных событий»[1]. Увы, констатированная в 1974 г. А.И. Солженицыным невыполненность веховских заветов и даже невнимательность к ним, остается запинающим грехом нынешних интеллигентов. Дело веховцев можно будет считать выполненным, когда в пробужденной стране возникнет голод исторической правды, духовной истины, честной оценки, и, как ответ на это, активная общественная позиция христианской интеллигенции. Последнее время эту позицию активно выражали такие разные по характеу и подходам, но в своей интеллигентности единые мыслители как Д.С. Лихачев, С.С. Аверинцев, А.И. Солженицын. Их уход обостряет проблему неопределенности, усложняет пути и перепутья ищущей себя христианской интеллигенции.
Какие возможности открываются на этом пути, каковы перспективы пока еще слабой и разрозненной христианской интеллигенции в постсоветском обществе? Очертания будущего, набросок картины ближайших лет можно увидеть при всеохватной и точной оптике, правильном фокусе и выдержанной дистанции. Об этом несколько подробнее.
Верное видение будущего, его оптика задается единством духовных и общественных измерений. Проблемы российского общества рассмотрены в «Вехах» не в их злободневности, а связи с утраченными духовными принципами, с роковыми ошибками и грехами. Невозможно было не сказать и о церкви, которая была столпом общественной системы и несла ответственность за все случившееся с народом. Многие проблемы прояснились, когда социальные и религиозные вопросы были увязаны вместе.
Авторы показали актуальную возможность социальной, культурной, гражданской позиции с опорой на христианской мировоззрение. Христианские ценности проявляют себя и становятся видимыми для общества в актуальных культурных и социальных формах. Разорванность религиозного и жизненного опыта, раздвоение и конфликт священного и профанного ограничивают участие христианина в судьбе мира пределами храмового пространства. И уже не воинствующий атеизм, но само музейное христианство заграждает духовный путь.
С.С. Аверинцев обращал особое внимание на стереотипы изоляционизма в сознании верующего, закрывающие доступ к интеллектуальному творчеству и ограничивающие влияние на общество: «Церковь имеет не только мистические, но и социологические измерения: самосознание, самоощущение русского духовенства в значительной мере обусловлено его социокультурной изоляцией. Вспомним, к примеру, что в русских университетах с самого начала не было теологических факультетов…»[2].
Против такой разъединенности, пагубной и для мира, и для клира, выступает религиозная философия как самосознание духовной культуры в ее многомерности, как форма такого религиозного мировоззрения, которое при своей религиозности пытается быть также мировоззрением философским. «Мэтры» современной российской философии считают несколько иначе: «От религиозного мировоззрения следует четко отличать религиозную философию, представляющую особый тип философской рефлексии, которая отвечает главным признакам философского мышления. Это критическое и систематическое мышление, свободное от догматических шор. И это рациональное мышление, так как представляет собой попытку именно рационального построения целостного религиозного мировоззрения»[3]. Не вдаваясь в дискуссии о правомочности подобных различений, отметим лишь, что религиозная философия, в отличие от церковной догматики, действительно при всей своей рациональности и критичности выполняет интегративную функцию, соединяя разорванные сферы в сознании и практике верующего человека.
Религиозная философия воспроизводит целостную картину миру на основании фундаментальных библейских принципов и становится мировоззрением христианской интеллигенции. Своим присутствием и живым участие в культуре христианская интеллигенция опровергает монополизм храмового христианства, свидетельствует о другой возможности - быть христианином и одновременно быть человеком, т.е. совмещать, сочетать, сопрягать в себе естественность и очевидность вот-бытия с возвышающей неотмирностью, верой как «уверенностью в невидимом».
Отец Александр (Мень) признавал, что «в силу известных исторических причин христианство в Византии, на Руси и в древневосточных (дохалкидонских) Церквах имело меньше влияния на мир, чем на Западе…по существу была пропасть. Именно в силу этого, как верно подметил Вл. Соловьев, лучшие силы византийской Церкви уходили в пустыню. Западная же иерархия, более мобильная, авторитетная и «культуртрегерская» содействовала тому, чтобы реально христианизировать общество… Отсюда та «мудрость» в диалоге с миром и с человеком»[4]. Позволим себе не согласиться с тем, что «западная иерархия» христианизировала общество; это сделали творцы христианской культуры. Иерархия, западная и восточная, берегла монополию на власть («potestas clavium»), в то время как христианские гуманисты свободно и рискованно выражали свою веру в парадигме культуры.
Именно христианская интеллигенция привлекла внимание к проблеме разобщенности Божеского и человеческого и взяла на себя титанический труд примирить эти две сферы в своем творчестве.
Сфокусированный взгляд на христианскую интеллигенцию как на движущую общественную силу, источник обновляющей инициативы, субъекта нравственной оценки, позволяет осмыслить ее в связи с наиболее злободневными проблемами, болезнями народа. В своей предсмертной записке именно об этой задаче преображающего христианства напоминал друзьям Н. Гоголь: «Общество тогда только поправится, когда всякий частный человек займется собою и будет жить как христианин, служа Богу теми орудиями, какие ему даны, и стараясь иметь доброе влияние на небольшой круг людей, его окружающих. Все придет тогда в порядок, сами собой установятся тогда правильные отношения между людьми, определятся пределы, законные всему. И человечество двинется вперед... Будьте не мертвые, а живые души».
Христианская интеллигенция должна быть с народом, но без социального утопизма и наивного народничества, без показной элитарности и себецентричной закрытости. В своей статье «Памяти Герцена» В. Ленин (который ненавидел веховцев и которого мы не будем больше вспоминать в этой статье) верно подчеркнул неоднозначность общественного влияния декабристов: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но они разбудили Герцена». В том же столетии в Чехии духовными лидерами народа стали «будители», т.е. творческая и научная интеллигенция, пытавшаяся разбудить национальное и нравственное сознание соотечественников. Место христианской интеллигенции не в тесном, хотя и уютно кабинетном пространстве, но в гуще общественной жизни, где формируются и проверяются ее идеи, учения, программы.
Об этом хорошо сказал Д.С. Лихачев в своем письме редакции «Нового мира»: «Я очень ценю профессионалов и профессионализм, но это не всегда совпадает с тем, что я называю интеллигентами и интеллигентностью. Ученые не всегда бывают интеллигентны (в высшем смысле, конечно). Неинтеллигентны они тогда, когда, слишком замыкаясь в своей специальности, забывают о том, кто и как может воспользоваться плодами их труда. И тогда, подчиняя все интересам своей специальности, они жертвуют интересами людей или культурными ценностями»[5].
Формирование христианской интеллигенции как самостоятельной социальной и религиозной группы становится возможным лишь при отстраненности от референтных групп и позиций, при осознанной нетождественности с официальной, государственной, титульной церковностью. Дистанция – необходимое условие для вызревания в свободе и ответственности.
Духовная ответственность интеллигенции в постсоветском обществе усиливается на фоне политизации, идеологизации церкви и сопутствующего ослабления ее духовного авторитета.
Еще в девяностые годы религиоведы обратили внимание, что «распространение религии у нас идет в основном не от церкви. Оно идет от разного рода интеллигентских "властителей дум". Только 9% опрошенных в 1992 г. черпало религиозную 'информацию в церкви и только 21% - из Евангелия и религиозной литературы (цифра наверняка преувеличенная), в то время как из газет, журналов и телевидения - 39%, из художественной литературы - 31%»[6]. Наиболее популярными духовными лидерами были признаны А. Солженицын и Д. Лихачев. Патриарх РПЦ оказался лишь на пятом месте.
Оказывается, что в сравнении с консервативной и инертной церковной организацией интеллигенция более открыта к поиску актуальных форм духовности и способна к их своевременному обновлению. Христианская интеллигенция идет впереди церкви. Самоорганизация эффективнее организации (иерархической, и даже бюрократической). Христиане-любители более успешные в творческих выражениях веры в меняющемся социальном контексте, чем христиане-профессионалы.
Духовное возрождение совершается силами интеллигенции раньше, чем церковь даже осознает эту задачу. Но когда церковь уже готова воспользоваться плодами интеллигентской миссии, последняя делает обратное движение – от церкви, от косности еще вчера живых истин, от официоза.
Согласно Д. Лихачеву, «Основной принцип интеллигентности – интеллектуальная свобода, свобода как нравственная категория»[7]. Такая свобода прямо связана с не менее важной категорией – толерантностью, уважением к другому человеку, другой традиции. Иными словами, лишь в свободе быть собой, сохранять право на несогласие с властью и ее критику, интеллигенция может уважить свободу других людей и социальных групп, защищая их права и поднимаясь самой до уровня христианского универсализма, экуменизма человеческих прав и свобод.
Между тем такая свобода, похоже, утрачена; ее субъекты предпочли отказаться от этого трудного дара и столь ответственного права. Со смертью Д.С. Лихачева, С.С. Аверинцева, А.И. Солженицына христианская интеллигенция осиротела, а голоса ее отдельных, разобщенных представителей в российском обществе не слышны и не востребованы. Впрочем, дело не в смерти – естественной и потому от нас не зависящей, а в том заговоре молчания, которым была окружена жизнь таких людей. С.С. Аверинцева не жалуют до сих пор, гораздо больше о нем говорят и его печатают в свободном Киеве, чем в родной Москве. А.И. Солженицын, хотя и принял награду из рук нынешней власти, но жил во внутренней эмиграции и предпочитал молчать. Не понят и непринят игумен Вениамин (Новик). Диссидентом был и остается Г.С. Померанц. Оттеснены на обочину общественной шумихи ученики о. Александра (Меня).
Российская культура, которая вдруг породила это слово «интеллигенция», сама же и расправилась с явлением, которое за этим словом стояло. Хотя быть может интеллигенция возникла как раз не благодаря, а вопреки этой культуре, во внутреннем споре с ее языческими и византийскими архетипами коллективизма и тотальности, традициями внутреннего варварства. А сегодня кризис христианской интеллигенции распространяется и на все интеллектуальное сообщество страны, которое без ушедших духовных лидеров оказывается несостоятельным. Без связи с глубинными истоками христианской культуры, вне целостной картины христианского мировоззрения и нравственных обязательств интеллектуал оказывается духовно бессодержательным, конъюнктурщиком, наемником, или, по слову Солженицына, «образованцем», т.е. образованным, но не духовным, не культурным, не принципиальным, не свободным, не творческим. Отсутствие духовных качеств, карьеризм, меркантилизм выдают псевдоинтеллигента, или, как говорил Лихачев, «полузнайку». Первым же настоящим интеллигентом Дмитрий Сергеевич считал Максима Грека, «человека итальянской и греческой образованности», который в России без конца «подвергался гонениям, находился в заключении и был причислен к лику преподобных только после своей смерти. Своею жизнью на Руси он прочертил как бы путь многих и многих интеллигентов»[8].
Решимость «жить не по лжи» предполагает убежденность, веру. Нынешнее молчание интеллигенции в России, покорное соглашательство с имперскими настроениями, лакейское поддакивание власти, выдает внутреннюю пустоту «профессионалов умственного труда», отсутствие нравственного стержня, той самой веры, ради которой нужно стоять прямо перед лицом опасности, ради которой стоит страдать за правду.
О новых вызовах свободе христианского интеллигента заблаговременно предупреждал С.С. Аверинцев: «Нынче время гонений миновало, и на грозит, скорее, противоположная опасность некоей неумелой пародии на православный истэблишмент в позднецаристском вкусе… Было бы, однако, до крайности жаль, если этика сопротивления, одновременно мирного и непримиримого, выработанная противостоянием тоталитарным режимам, оказалась бы утраченной христианством завтрашнего дня. Ибо сопротивление при всех условиях остается христианским императивом»[9]. Сказанное в докладе 1993 г. для европейских ученых оказалось для нас пророческим словом.
Три условия для рождения интеллигенции и возрождения общества, о которых умно и красиво сказали веховцы – единство социального и духовного, актуальность и солидарность с народом, свобода оставаться собой – так и не выполнены. Вместо них местами популизм, конформизм, а местами изоляционизм, кружковая самодостаточность. Без связи с духовной глубиной, дающей знание истины, силу следовать ей, свободу от ее подмен, интеллигенция остается больной, несбывчивой мечтой. Вера в ее будущее имеет не фактически данные, а, казалось бы, беспочвенные, рискованные основания, предполагает религиозное дерзновение и усилие, которыми восхищается, утверждается в реальности.
Говорить положительно о будущем христианской интеллигенции в России означает следовать за апостолом Павлом, который полагался на веру, а не на видение и определял ее как «уверенность в невидимом». Это соответствует такому феноменологическому опыту: вроде бы нет, но должно же быть. Христианская интеллигенция сегодня скорее идея, которая не дает совсем потеряться еще бодрствующим, нежели реальная социальная группа, осознающая свои возможности и задачи. Это та реальность желанного будущего, которую даже апостол Павел смог видеть лишь как «сквозь тусклое стекло». И все же опыт «Вех» служит хорошим историческим прецедентом, опытным основанием для такой робкой веры: ведь было же, ведь смогли.
[1] Солженицын А.И. Образованщина // Новый мир. 1991. - №5.
[2] Аверинцев С.С. По ту сторону изоляционизма // Аверинцев С.С. Собрание сочинений. – К.: ДУХ І ЛІТЕРА. – 2006. - С. 712.
[3] Миронов В.В. Философия и метаморфозы культуры. – М.: Современные тетради, 2005. - С. 243.
[4] Из современных проблем Церкви. Фрагменты частной переписки о. Александра Меня. – М.: Фонд имени Александра Меня, 2004. - С. 47.
[5] Лихачев Д.С. О русской интеллигенции // Новый мир.- 1993.- №2.- С. 4.

[6] Л.М. Воронцова, С.Б. Филатов, Д.Е. Фурман. Религия в современном массовом сознании // Общественные науки и современность. – 1995. - №11. – С. 84.

[7] Лихачев Д.С. Избранное: Мысли о жизни, истории, культуре. – М.: Российский фонд культуры, 2006. - С. 64.
[8] Лихачев Д.С. О русской интеллигенции // Новый мир.- 1993.- №2.- С. 5.
[9] Аверинцев С.С. Будущее христианства в Европе // Аверинцев С.С. Собрание сочинений. – К.: ДУХ І ЛІТЕРА, 2006. – С. 767.
no