Для христиан Европа видится домом, а весь внешний мир – миссионерским полем. Правда, последнее время и сама Европа становится объектом миссии. Речь идет о новой евангелизации Европы. Почему это понадобилось? Потому что христиане стали постхристианами, и рядом с ними живет все больше нехристиан. Возникает потребность в новой внутренней колонизации. Я буду говорить об этом критически – в русле подходов Дженкинса и Асада. Но нельзя отрицать и положительную работу, которую европейское христианство начинает в своем внутреннем пространстве, примиряя свою традицию с новыми религиозно-политическими реалиями. Стало быть вопрос не о самой колонизации и рекультивации, переосвоении пространства, а о том, какой характер эти процессы приобретут? Если идея Christendom станет доминирующей, то будет трудно обойтись без риторики в духе крестовых походов. Если евангелизация будет пониматься как рехристианизация, то здесь будет трудно обойтись без насилия. Если будущее европейского христианства представляется под знаком реконкисты, то агрессивная миссиология грозит перейти в горячую, военную фазу.
Естественной реакцией на «исламский терроризм» может быть христианский радикализм, выражаемый в том числе через более агрессивную миссию. Но поскольку христианство претендует на сверхъестественность, то радикализм в любых формах представляется реакцией неадекватной.
Напротив, христианские интеллектуалы, знающие на личном опыте разрушительный потенциал религиозного радикализма, задают неожиданный для обычных людей, но вполне «евангельский» вопрос о связи религии, власти и насилия. Так Мирослав Вольф, в своей статье «В свете парижских терактов: не пора ли избавиться от религии?», обличает политические амбиции религий и призывает к постоянной реформации, разделяющей религиозное и политическое: «Такие реформации не остановят потоки крови и слез, но зато освободят религии от соучастия в этой резне» [1].
Как освободить религию от участия в продолжающейся резне и при этом уважить ее право на распространение, если политическое и религиозное влияние до сих пор шли рука об руку? Последнее обстоятельство особенно важно учитывать применительно к истории христианства и ислама. Именно они известны своим агрессивным миссионерством, подчиняющим и оправдывающим любые политические проекты. То, что для других может быть политикой, для последовательных христиан и мусульман – форма миссии.
В отличие от Мирослава Вольфа, Филип Дженкинс представляет исключительно негативный сценарий: миссия станет мотивом новых, еще более жестоких войн, а все возможные реформации будут иметь направленность к радикализации. В своей книге «Грядущее христианство» [2] Дженкинс предрекает противостояние христианства и ислама в системе координат Севера и Юга. Религиозная активность окончательно сместится на юг, чему будут способствовать демографические процессы и миссионерские усилия. Именно там развернутся настоящие войны за души людей. Причем мусульмане Юга и христиане Севера будут едины в своих коммерческих интересах (нефть дороже веры), а христиане и мусульмане Юга будут заодно в противостоянии «секуляризму». Религиозные свободы, права человека, либеральные ценности станут пустыми словами. Вера станет яростной. Оружие – надежней аргументов. Религия будет вынуждена опираться на власть и насилие, чтобы не проиграть более агрессивным соперникам. Религиозная карта мира будет быстро меняться. Некогда христианская Европа станет миссионерским полем для апостолов глобального Юга. Миссионеры от ислама и христианства уже ведут ожесточенные бои в Азии и Африке, и вот-вот откроется европейский фронт. Как говорит осторожная Меркель, «Проблемы Европы не в том, что много ислама, а в том, что мало христианства». Так что даже политики видят решение своих европейских проблем в укреплении собственной идентичности и расширении христианского влияния, без которых рискуют утратить субъектность и превратиться в объект чужих влияний.
Возникает вопрос, возможно ли такое понимание миссии, которое исключает насилие, такие миссионерские подходы, которые не перерастут в миссионерские войны? Здесь нужно помыслить не только неагрессивную миссиологию, которая сочетала бы верность своей традиции и миссионерскую страсть с «либеральными» ценностями религиозной свободы и прав человека, но и политический образ Европы как «комплексного пространства».
О последнем хорошо говорит Талал Асад, соглашаясь, что мусульмане в Европе – религиозное меньшинство, которое не у себя дома: «Ключевое влияние на становление европейской культуры оказали Римская империя, христианство, Просвещение и индустриализация. В силу того, что эти исторические вехи не являются определяющими для мигрантов-мусульман, Европа для них не дом. Исламский антагонизм в отношении христианства становится критически важным для формирования европейской идентичности» [3]. При этом уточняет: "меньшинство" – не просто количественное понятие, оно возникло в результате особых трансформаций в рамках христианской цивилизации, в результате распада связей между церковью и государством в период ранней современности. Среди прав, на которые претендуют меньшинства, есть право на поддержание и увековечивание себя именно как группы. В этом смысле меньшинство не отличается от большинства, которое тоже является исторически сложившейся группой. Тот факт, что меньшинства численно меньше, – случаен».
Асад предлагает противоречивый тезис, деконструирующий стереотипное понимание Европы как гомогенно христианской: «исторические традиции, например традиции европейского Просвещения, необходимо ставить под вопрос, но одновременно необходимо уважать исторические традиции так называемых "меньшинств". Моя очевидная непоследовательность продиктована либеральным стремлением создать время и пространство для более слабых групп в рамках пространства, находящегося под контролем групп доминирующих».
Чтобы реализовать это «либеральное стремление» и обеспечить права религиозных меньшинств, придётся переосмыслить восприятие времени и пространства, увидеть их комплексными: «Идея комплексного пространства – плодотворный способ анализа пересекающихся границ и гетерогенных действий индивидов и групп, опирающихся на разные традиции. В отличие от современного, светского мира государств-наций, средневековый мир христианства и ислама признавал множественность накладывающихся друг на друга границ и идентичностей».
Так либеральное стремление Асада переходит в апологию Средневековья.
Признаюсь, мне это нравится: традиционализм, совместимый с либеральными ценностями.
Думается, это важно удержать и в миссиологии – нерасторжимую связь религиозных и общечеловеческих ценностей, религиозной свободы и прав человека; верность своей традиции и приверженность общему этосу.
И в заключение я хочу обратиться к тезису, недавно представленному в статье Оксаны Форостины [4]: каждая культура и религия имеет право на своего Вольтера (я бы добавил, что каждая нация имеет право на своего Ататюрка), ислам имеет право на своё Просвещение. Критически усвоенное наследие европейской истории, в нерасторжимой связи Средневековья-Возрождения-Реформации-Просвещения задаёт то самое гетерогенное видение времени и пространства, о котором говорит Асад, и которое корректирует понимание миссии, исключая исламистские конкисты и христианские реконкисты, халифаты и крестовые походы. Тогда становится возможным вопрос об общей миссии, в которую нужно вписать свою разность, и общем европейском доме, в котором будут рады всем.
1. Miroslav Volf. In light of the Paris attacks, is it time to eradicate religion? https://www.washingtonpost.com/news/acts-of-faith/wp/2015/11/16/in-light-of-the-paris-attacks-is-it-time-to-eradicate-religion/
2. Philip Jenkins The Next Christendom. The coming of Global Christianity. Oxford University Press. 2011
3. Asad T. Muslims as a “religious minority” in Europe // Asad T. Formations of the Secular: Christianity, Islam, Modernity. Stanford, CA: Stanford University Press, 2003
4. Оксана Форостина. Крик // Критика? - 2015. – 3-4 (209-210) http://krytyka.com/ua/articles/kryk
Комментариев нет
Отправить комментарий