Образы постсоветской миссиологии: подходящая, целостная, глубокая, открытая

Постсоветская миссиология ищет и конструирует свои новые, актуальные образы. В этом поиске встречаются и спорят две реальности – библейско-богословская и социокультурная. Будущее миссии в странах бывшего СССР связано с формированием множественных подходящих, локальных, аутентичных, эффективных, целостных миссиологических подходов в рамках парадигмы всемирного христианства, которая основывается на библейских принципах, разворачивается в целостную теоретическую систему, обобщает исторический опыт церквей и различных богословских подходов, учитывает местный контекст и ориентирована на нужды и вопросы локальных сообществ . Разрыв между библейско-богословскими основаниями и контекстом дискредитирует миссиологию как неуместную (находящуюся «не у места», не подходящую для данного места), оторванную от реальности, неактуальную, или как слишком ограниченную своим местом, захваченную своим контекстом, оторванную от библейских универсальных истин. Постсоветская миссиология грешит чрезмерной увлеченностью Бого- либо экклесиоцентризмом и почти полным игнорированием социального измерения. Хотя игнорирование и незнание социокультурного контекста неожиданно сменяется его абсолютизацией, канонизацией, сакрализацией (так происходит в современной России: христианство вместо трансформирующего фактора «соли» и «света» стало «столпом» и «скрепой», оправданием и освящением путинской политики).
Подходящая, целостная, глубокая, открытая – подобный ряд характеристик позволит постсоветской миссиологии удерживать разные аспекты, направления и измерения вместе.
Подходящая миссиология творчески применяет библейские принципы и задачи миссии к локальной ситуации, направлена от мира Священного Писания к миру живых людей. Здесь главным можно считать нацеленность на контекст, приспособленность к нему, точную и даже точечную настройку.
Целостная миссиология задается вопросом о том, как нацеленность на конкретные вопросы общества сочетается с тем, что глубже, шире и выше «вот этой» социальной ситуации. Целостность требует добавить к конкретному общее, к приспособленности – критику, к компромиссу – принципиальность, к социальному – духовное, к историческому – эсхатологическое. Целостная миссиология напоминает о многомерности и дополнительности, нераздельности-неслиянности, о необходимости видеть общую картину, а не только данную ситуацию и ее срочный вызов. Здесь главным можно считать не точечное и не плоское, а объемное, масштабное видение, общую картину.
Глубокая миссиология акцентирует историческое измерение, миссию как продолжающийся процесс, имеющий свою логику, закономерности, действующие силы, многочисленные факторы, последовательность, преемственность памяти и опыта, роль традиции. Если подходящая миссиология задается вопросом о «здесь и сейчас», то глубокая миссиология смотрит в корень, насколько сегодняшняя ситуация предопределена прошлым. В первом случае предлагается ответ на злобу дня, во втором делается попытка припоминания, восстановления забытой или утраченной связи. Так для большинства жителей постсоветского пространства основным методом может быть не ознакомительный рассказ о христианстве, будто о нем ничего не знают и слышат в первый раз, но актуализация давно известных истин, находящихся в глубокой памяти рода и народа, бывших ранее христианскими.
Открытая миссиология предполагает, что церковь не только направлена на общество как на объект своей миссионерской активности, не только иногда приходит в общество для свидетельства и «улова», но живет там постоянно, свободно и открыто, не выстраивая границ и стен. Открытость означает движение в обе стороны. Церковь не только учит общество тому, что Бог открывает внутри церкви, но и учится тому, что Бог открывает церкви внутри общества. При открытости церковь перестает быть «святым местом», противопоставленным «секулярному» миру. Социальная реальность рассматривается как часть Божьего творения, которое поддерживается, искупается, освящается Его присутствием. Бог действует внутри и вне священных пространств, во всем мире, и церковь - вместе с Ним.
Требования к миссиологии быть подходящей, целостной, глубокой и открытой приводят к ряду неожиданных корректив для традиционных взглядов на миссию как приглашение людей присоединиться к церкви.
Во-первых, вводится различие и возникает напряжение между миссиологией церкви и миссиологией Царства. Миссиология церкви выражает ответственность «нашей церкви» за выполнение Великого поручения Христа и реализует эту ответственность конфессионально приемлемым образом. Миссиология Царства указывает на единство Missio Dei и миссии церкви, на более широкий масштаб Божьей спасительной работы с участием церкви или без нее.
Во-вторых, целостность миссиологии на практике раскрывается как ее разнообразие, множественность, сумма локальных миссиологий, сменяющих и дополняющих друг друга. Можно говорить не только о смене миссиологических парадигм в истории, но и о соприсутствии «миссиологий родительного падежа», каждая из которых возникает как ответ на определенный вызов.
В-третьих, постсоветская миссиология требует новой библейской герменевтики «на каждый день», поскольку следует из радикального и всегда нового, свежего прочтения Библии в свете вызовов сего дня.
В-четвертых, успех миссиологии выражается не обязательно в триумфе христианства над обществом, но обязательно в сострадании и соучастии в жизни общества. Имеет смысл говорить о миссиологии креста (по аналогии с «theologia crucis») и миссиологии солидарности. Здесь сохраняется социальная ответственность, стремление влиять и изменять, но уже без наивного оптимизма по поводу христианизации и Christendom.
В-пятых, миссиология оправдывает не столько движение от церкви в мир, но и постоянное присутствие в мире, не только деятельность, но и жизнь. Это не столько образ действия, сколь образ мышления и бытия. Миссия в мире реализуется в императивах провозгласить и призвать, послать и преобразовать, идти и научить, но также в необязывающих формах: быть, жить, сострадать, любить, солить, светить.
В-шестых, обновление миссиологии потребует восстановить связь миссии и ученичества, учения и проповеди, просвещения и обращения. Великое поручение Христа говорит не только о поспешной передаче истины, но о долгой и трудной работе миссионеров-учителей с учениками, о христианском просвещении наций, о воспитании целых народов. В связи с этим слова русского писателя Николая Лескова о том, что «Русь была крещена, но не просвещена» высвечивают наиболее важную задачу миссии в постсоветском пространстве. Ведь и о евангельском пробуждении можно сказать похожее: Русь была пробуждена, но не просвещена. Люди начали читать Библию, учиться верить и жить по Писанию. Но до сих пор и православные, и евангельские христиане лишены ясных богословских ориентиров и воспитывающего влияния христианской культуры. Хорошим эпизодом в истории евангельской миссии можно считать миссию Российского христианского студенческого движения в начале XX в. Его основатель Павел Николаи верил, что новое христианское мышление может развиваться благодаря влиянию на студентов, т.е. будущую элиту страны; что необходимо воспитывать тех, кто будет способствовать установлению Царства Божьего. Он писал о задачах студенческой миссии так: «Подумайте о том, что преданные вере мужчины и женщины займут все руководящие посты в обществе: вот цель, ради которой стоит работать. Подумайте только, что они смогут совершить: им не будет преград» . Этот прецедент вместе с другими (таких как деятельность евангельских кногонош в XIX в.) может стать отправной точкой для формирования новых форм миссии, совмещающих евангельскую проповедь с христианским просвещением.