Вернуть веру... в человека. Окончание

Уверуют ли богословы в человека?

Христианский гуманизм после явленного и сказанного Сурожским и Нувеном неизбежно должен стать богословским, т.е. богословски непротиворечивым и богословски вдохновляемым. Он должен питаться и направляться богословием, но он же должен пропитать богословие, или, говоря евангельским языком, «заквасить» его своими интуициями, настроениями, откровениями. Причем речь идет не только о богословии академическом, но и о богословии церковном и даже народном. Подобные идеи выражались и ранее (чего стоит одно название книги Бальтазара - «Достойна веры лишь любовь»), но, как правило, адресовались узкой, книжной, интеллектуальной аудитории. Сурожский сделал эту тему основной темой своих проповедей, а Нувен «разжевал» ее в популярных книжках. Оба обратились к богословию человека не в порядке гипотез, но в порядке исповедования и провозглашения, проповеди и миссии.

Если Бог верит в человека и называет его «возлюбленным», то что это меняет или должно менять в богословии? Если это главное, то как согласовать с этим главным целую систему второстепенного? Оба наших автора – и митрополит Антоний, и священник-профессор Генри Нувен, - были и остаются очень популярными среди самых разных конфессий, при этом для своих конфессиональных структур и соответствующих им официальных богословий были и есть крайне неудобными, настолько неудобными, что за ними закрепились ярлыки «либералов», «гуманистов» «проповедников религиозного индифферентизма», «экуменистов».

Кажется, что в своем святом дерзновении Антоний Сурожский и Генри Нувен вышли за пределы церковно-богословской системы. В самом деле, если человек – «икона», если Бога можно познать «через человека», если человек спасен уже «потому что Бог его любит», то зачем еще что-то нужно (Церковь, догматы, литургия, благочестие…)?

Однако все станет на свои места, если мы посмотрим на те же идеи как на первоначала, аксиомы богословия. Они не заменяют и не отменяют всего другого, но все с них начинается. А без них не начинается, или начинается неправильно. В самом деле, если Бог не верит в человека, то как мы можем верить в Бога? Если мы не «возлюбленные», то как мы можем стать и быть, открыться и откликнуться?

Христианский гуманизм после Сурожского и Нувена обрел популярный, ортодоксальный и фундаментальный характер. Первое означает беспрецедентный охват и влияние; второе – «прописку» в «большой» церковной и богословской традиции; последнее означает, что он имеет значение не для религиозных людей, а для человека как такового, а значит – и для наук, которые им занимаются, и для картины мира, в которой они сами возможны.

Но здесь остается вопрос к богословам. Уверуют ли богословы в человека? Можно спросить иначе: уверуют ли богословы в Бога, который верит в человека? Если уверуют – не будет ли это величайшим чудом нашего времени и лучшим свидетельством миру людей и наук? Если не уверуют – то кто и где будет верить и хранить эту веру?

Закончу очень личным. Я прочитал Библию в десять лет. И один из наиболее поразительных стихов я встретил в Евангелии от Иоанна: «И уверовали в Него ученики Его» (Иоан. 2:11). Так закончилось чудо в Кане Галилейской – люди отпраздновали, выпили, порадовались, поблагодарили, но о вере даже не подумали. А вот ученики задумались – Кто же это, что это значит, что за сила, что за личность? Еще тогда, в детстве, я подумал, что все эти чудеса были нужны тем, кто уже имел веру в себе, кто уже был его учеником – тайным или явным. Это было для них. Если бы ученики не поверили тогда, они не ходили бы за Ним дальше, они не совершили бы потом многих чудес и не отдали всю свою жизнь на служение Ему и людям.

Сейчас я задаюсь вопросом, уверуем ли в Него мы, «ученики Его»? Уверуем ли мы в Него как в Того, Который верит в нас и любит нас, и потому достоин нашей веры и любви? Ведь мы сможем верить только в Того, Кто Сам поверил и полюбил нас, «когда мы были еще грешниками» (Рим. 5:8). Ведь только тогда, когда от Его веры уверуем и мы, «ученики Его», только тогда, не раньше сможет уверовать и весь мир – от Иерусалима до края земли, от римского сотника до эфиопского евнуха, от протестантского либерала до католика-паписта, от православного ортодокса до православного атеиста.

Литература

1.     Антоний (Блум), митрополит Сурожский. Весна духовная (проповеди). – К.: Пролог, 2008. – 296 с.

2.     Митрополит Антоний Сурожский (Блум). Пути христианской жизни. Беседы. – М., 2011. – 224 c.

3.     Ноуэн Г. Во имя Иисуса. Размышления о христианском руководстве. – СПб.: Вера и Святость, Библия для всех, 2010. – 80 с.

4.     Нувен Г. Внутренний голос любви. Путь от отчаяния к свободе. – М.: ББИ, 2012. – 102 с.

5.     Нувен Г. Жизнь возлюбленного. Духовная жизнь в секулярном мире. – М.: ББИ, 2004. – 88 с.

6.     Нувен Г. Постижение. Три ступени духовной жизни. – М.: ББИ, 2012. – 164 с.

Restoring faith… in humanity

Christian humanism that came after Anthony of Sourozh and Henri Nouwen

The 20th century presented us with a number of theologians-humanists who went beyond Orthodoxy.  All the more important it is to turn to the works of rather Orthodox representatives of Christian humanism such as Metropolitan Anthony of Sourozh and Catholic priest and professor Henri Nouwen. Evangelical simplicity of their ideas is complemented by a strong humanistic call: “God believes in man” (Anthony of Sourozh) and “our deepest truth is that we are the Beloved”. This combination of gospel and humanism becomes an important revelation after which, and in the light of which, a “theology of man” is seen differently, that is, positively. Christian humanism inevitably has to become theological, i.e. theologically noncontradictory and theologically inspiring after everything Anthony of Sourozh and Henri Nouwen said. It has to be fed and directed by theology yet it also has to permeate theology or, speaking in evangelical language, “to leaven” it with its intuitions, feelings and revelations. They address the theology of man not in the manner of hypotheses but in the manner of confession and proclamation, preaching and mission.

Christian humanism after Anthony de Sourozh and Henri Nouwen has acquired popular, orthodox and fundamental nature. The first means unprecedented coverage; the second means “residency” in “big” church and theological tradition; and the last means that it’s meaningful not for religious people but for a person as such, and also for the sciences that study it as well as for the world picture in which they can exist.