Крушение атеистической монополии и открывшаяся вслед за этим эпоха религиозной свободы стали серьезным вызовом для евангельских церквей бывшего СССР, которые привыкли жить за железным занавесом. Идеологический занавес выполнял двоякую роль – глушил голоса церквей, препятствовал их контактам с Западом, но одновременно играл роль фильтра, нейтрализовал информационные влияния.
Пропускной потенциал церквей, способность адекватно воспринимать, оценивать и применять данные, остается незначительной и сегодня, что часто приводит к информационной интоксикации и дезориентации в глобальном медийном пространстве.
Главной задачей становится выстраивание системной информационной политики церквей, открытой для экуменического масштаба межцерковных отношений и для всей полноты общественной жизни. Это предполагает формирование профессионального христианского медиасообщества, способного перерабатывать бесконечно большие объемы информации, а также устойчивую идентичность, сопротивляющуюся информационному потоку.
Активность христианских медиа не соразмерна профессионализму. Как правило, рынок христианских СМИ закрыт от конкуренции с внешним миром, поэтому регулируется отнюдь не профессиональными принципами. Но даже при обращении за помощью к компетентным пиар-компаниям и авторитетным СМИ, церкви не могут наладить эффективную трансляцию своего message, поскольку проблемы не столько в трансляции, но и в самом message, из которого при всем профессионализме мало что можно извлечь.
Евангельские церкви (традиционные пятидесятники, баптисты, евангельские христиане) демонстрируют свою срединность – равноудаленность от исторических церквей и неопротестантских движений, в связи с чем нуждаются в эффективной информационной спецификации, в резонансной ретрансляции самоидентичности.
Основными жанрами, в которых особость церквей доносится до общества, остаются проповеди, апологии, опровержения, расследования, полемика с другими конфессиями, репортажи о своем «уникальном» служении. Несмотря на то, что спектр вопросов, поставленных перед церквами обществом, довольно широк, ответы даются лишь на те, которые интересны самой церкви, причем формулируются ответы на внутрицерковном, малопонятном для общества, языке.
Очень трудно разглядеть за набором библейских цитат позиции церквей в отношении специфических проблем культуры, образования, политики, экономики. Очевидно, что кроме цитирования, отвлеченного морализаторства, эмоциональной проповеди, идентичность церкви и суть ее послания обществу могут быть выражены в богословских текстах, аналитике, публицистике, научно-популярных статьях, художественной литературе, качественной новостной информации о резонансных общественных событиях, комментариях священнослужителей на злободневные темы.
Социальные заказ на подобную информацию есть, но адресован он титульным конфессиям, поэтому евангельские церкви не могут априорно рассчитывать на симпатии и поддержку широкой аудитории.
Более того, их попытки пробиться в медийное пространство встречают критику внутри церкви за приспособленчество, замалчивание проблем, сглаживание «острых углов». Уже поэтому медиа-позиция евангельских церквей не может зависеть от конъюнктуры, требует глубокой мотивации и богословского обоснования связи информационного представительства, церковного служения, миссии церкви в мире.
Для самого же общества молчание или «глушение» евангельских церквей должно быть тревожным знаком отсутствия реального плюрализма, открытого доступа конфессий к СМИ, готовности к дискуссиям с участием тех, кого молчаливое большинство относит к «не нашим», «несогласным», «инославным».
Комментариев нет
Отправить комментарий