Возможности участия

Возможности участия и корректировки социокультурного развития

Основным христианским отношением к глобальной секулярности должно стать не противостояние либо бегство (эскапизм), но поддержка доброго и критика опасного. Авторы фундаментального «Глобального словаря теологии» предлагают рассматривать глобальные тренды в рамках христианского мировидения, определяя глобализацию трояко: позитивно как «движение Духа» («продолжающееся раскрытие Духа в истории, в движении человечества к единому сообществу мира и благосостояния»), негативно как «дух Вавилона» («автономное человечество против Творца», а также «угрожающее единообразие») и противоречиво как «реальность падшую, но все же хорошую» («элементы доброго – повышение стандартов жизни, распространение технологических достижений, доступ к лучшей медицине, разрушение угнетающих иерархий, развитие более конкурентных и демократических форм управления – нужно поддержать и укреплять; в той же мере, глобализация как проявление самодостаточности и самовозвеличивания или же как глобальность конфликтов и преступлений должна быть пересмотрена») [1, p. 339-341].
В полном согласии с вышупомянутым избирательным подходом рассматривают современный мир и постсоборные тезисы Евангельского собора: «С одной стороны, появление технологического и виртуального миров есть воплощение творческой сущности человека, раскрытие образа Творца, заложенного в каждом из нас. С другой – это проявление нашей ограниченности, греховности, наша защитная реакция, ровно такая же, как у наших прародителей, пытавшихся прикрыть свою наготу смоковными листьями» [2, c. 29]. Поэтому предлагается не демонизировать «новые форматы жизни» (например, виртуальную реальность или мегаполисы), а увидеть в них «миссионерское поле».



1. D.A. Frazer. Globalization // Global Dictionary of Theology / Ed. By Willam A. Dyrness and Veli-Matti Karkkainen. – Downers Grove-Nottingham: IVP Academic, Inter-Varsity Press, 2008. – 996 p.
2. Перманентная Реформация. Материалы Второго Евангельского Собора. Философско-религиозная тетрадь №3. – М., 2012. – 36 с.

Дальше »

Возможности контекстуализации и деконтекстуализации

Возможности вопрошания и рефлексии в отношении контекста с целью формирования актуальной миссиологии, отвечающей ситуации «пост-»

В то время как постсоветские евангельские церкви воспринимают глобальный секулярный контекст как извне определенную рамку, а все явления из серии «пост-» как знаки последнего времени и неизбежного ухудшения, миссиологи Лозаннского движения предлагают осмыслить миссию как трансформацию контекста. В то время, как постсоветское христианство продолжает мыслить себя неизменным в контексте меняющегося мира, лозаннские теологи предлагают мыслить себя и свою миссию как трансформацию себя и своей миссии. Дэвид Бош в своей классической работе толкует миссию в обоих смыслах: «Преобразование миссионерства может иметь, с одной стороны, значение «миссии», преобразующей реальность. С другой стороны, его можно понимать как преобразовательную деятельность, объектом которой является сама «миссия». В этом случае миссия – уже не преобразование реальности, а нечто само подлежащее преобразованию» [1, c. 6]. В последнем случае появляется перспектива, и на «пост-» все не заканчивается, Церковь обретает мотивацию и динамику для обновления своей идентичности и подходов к миссии.
«Лозаннское» понимание миссии как трансформации признает первостепенную значимость контекста «пост-» («при всех своих ловушках, постмодернизм, постколониализм и все другие «пост-» вывели многие глубокие богословские истины на дневной свет» [2, p. 8]) и сознательно включает в себя противоречивые элементы: интеграцию евангелизма и социальных перемен; миссию как свидетельство и путешествие миром; миссию в контексте; ориентацию на изменения и воображение лучшего; понимание теологии и миссии как всегда локальных; свободу и власть бедным; примирение и солидарность; сообщества перемен [2, p. 5].
Если христианство осмысливает себя как контекстуальное, то наравне с европо- и американоцентристским пониманием обретают свой голос тысячи локальных культур, теологий, миссиологий. Если миссиология встроена в контекст, то она же ответственна за его изменение, и из него же она может почерпнуть свое вдохновение, свои темы, свою силу, свою уникальность. Пара глобального и локального может быть также осмыслена как пара универсального и контекстуального. В этом смысле глокальность для миссиологии означает погруженность в контекст, но также и его преодоление в более общем в открытости иному.


1. Бош Д. Преобразования миссионерства. Сдвиги парадигмы в богословии миссионерской деятельности. – СПб.: Библия для всех, 1997. – 640 с.
2. Tizon A. Transformation after Lausanne. Radical Evangelical Mission in Global-Local Perspective. – Oxford: Regnum, 2008. – 281 p.

Дальше »

Without walls

"Without Walls": what this means for the Church, her spirituality and her mission

Open Spirituality

We live in a world of ‘things’ and perceive everything as ‘things’. This includes spirituality. We say that spirituality is with someone, or someone has it. But spirituality is not a thing, not property; what it is does not in any way belong to us, but is freely manifested in relationships. That is, it is not a 'thing' or even 'people', but a relationship. More precisely, it is a relationship that is transformed by the presence of the Spirit.
There is nothing more fragile, unstable, more subtle than a relationship. There is nothing more precious. The most precious item is worth less than a relationship. As Remarque said, "Anything you can settle with money is cheap.” Relationships are precious.
The Spirit that fills us and our relationships is extremely independent, self-willed. It breathes where it wants. It comes when it wants, and in the same way it goes. We cannot hold onto It, nor can we appropriate It. Where He is – there is spirituality, where He is not – nothing can be done.
When people talk about Christians as spiritual, I do not know whether I should cry or rejoice. Because, if after us they do not notice the Spirit, then we are doing something wrong, we are distracting people's attention from the main thing.
Thus, spirituality is the manifestation of the Spirit in the relationship of man to himself, to others, to the world, and to God. "Manifestation" means that something spiritual, invisible, divine, becomes visible to humans. We can also use a word that is more familiar to theologians – incarnation. The incorporeal is made flesh, acquires a recognizable material outline, becomes accessible to questions and contacts.
To be spiritual means to allow the Spirit to work in us by changing the world of relationships, making God visible, embodied, manifest. In this sense, we can agree with Paul Tillich that God as the Spirit is not a separate reality, but the depth of our reality. Spirituality is a special dimension of reality, the depth of life, the authenticity in relationships, the purity of motives, the goodness of the world.
The world is spiritual because it has been created and supported, breathes and is filled with God. And our task as Christians is to make this spirituality visible, demonstrate it to the fullest extent, saturate our lives and our relationships with it. How do we do this? First of all, by accepting the spirituality of the world and history, by thanking God for the presence of the Spirit here and everywhere in the past, present and future. We can and must understand spirituality as oriented toward the future. Spirituality gives us the opportunity to live freely, creatively, boldly, trusting in God. Spirituality is connected not so much with the canonical images of the past as it is with inspiration for the future.
Spirituality pervades time and space – physical, historical, cultural, private, public. For the spiritual Christian there are no non-spiritual spheres. We can see culture as the language of God, incarnate images of the disembodied Spirit. We can feel the spirituality of the body. We can feel the touch of the Spirit in the midst of social unrest.
But for the sense of the Spirit and spiritual senses to evolve, we need to practice them, we need to build a community that practices spirituality. I do not think that the gospel is about each person becoming spiritual. The Spirit permeates our relationships and creates from us a community – we are seeking out the Church, we long for the Kingdom. And that's not all, for wherever we are, in each meeting with another, we see God among us. Spirituality is a special type of vision and life, when we see life filled with the Spirit, and are ourselves filled with Him. Then we begin to seek out in life that which points us to God, that which connects us to Him, that which inspires us and move us. What draws me to the depths? What raises my eyes to the heavens? What elevates me? What causes my heart to burn? How does God speak through everyday and profane things? How is He present here? How must I and my relationship with others be changed in the light of His presence? This – is what spirituality is about.

The Church Without Walls
The church without walls is a missionary image, the image of a radical openness, the image of moving from the self to people –although this is not only to people, but to God. The Church is not only looking for opportunities to serve people, it is also looking for an understanding of God's will as to how and whom to serve. It serves people, and the Church is in communion with His ministry. In serving God, the Church serves people. In serving people, the Church serves Him. However you look at it, it turns out that the Church, God and the people are most often found there –outside the walls.
The church without walls professes that God is the other side of the church's facade, although He is also found within that space. For Him there are no walls. God works without walls, He passes through walls, and the church must follow Him, must constantly ask questions: Where is He? What is He doing? What can and should we do together?
Our misfortune lies in that we are too concerned with our own salvation to see and understand the presence and action of God in the world. We build walls to keep within them in the Divine Presence, to co-opt Him for ourselves, so that we can hold Him and rule on His behalf. And then we call our place holy, and what lies behind our walls – sinful, profane, secular.
We encircle ourselves with walls because we are afraid of enemies, strangers, or simply others. And then we are emboldened and we look at everybody from above.
We hide behind the wall to hide our weakness, fatigue, and unsightliness. And then we begin to believe in ourselves.
For the Church, the walls are a sign of identity, the ability to protect itself from external influences. However, any closed system is doomed. And so the Church that will live will be that, which seeks to expand within the realm of the Kingdom and coincide with it. Openness implies vulnerability, risk, trust, acceptance, communication. In the end, it is giving and sacrifice.
Today we must think not only about the survival of the churches as they have developed, but also about a bolder question: what forms of ecclesiasticism must we accept and bless, not only to survive but to live fully and to serve? What should be the structure of church life against a backdrop of anti-Christian terror? What is the structure of a church ministry that answers to the lifestyles of people today? What form of church life meets the requirements of Christian unity and the dialogue of traditions?
When pondering these issues, we need to be creative and radical. We need to talk about how in place of institutions there are an increasing number of online communities. Under the pressure of economic and political circumstances, we need to simplify the structure of the church. We must think about catacomb forms of church presence in dangerous areas. We have to think about public images of Christianity that speak to very fluid forms of social life. We have to think about the synthesis of religious forms and traditions, not excluding the fact that instead of recognizable confessional forms we encounter hybrids (such as evangelical Orthodoxy or evangelical Catholicism, filo-catholic Protestantism or filo-catholic Orthodoxy) or universal (the “just Christians” or even those who are of a secular faith).
Righteousness and confidence in bold innovations are given by the nature of the Church. It does not belong to the past but to the future, it is not of history, it is of God. The church without walls is not limited to its past, is not definable by reference to the way it was; it strives towards the future and lives a reverse perspective.
The church without walls is a church that is free and creative, and at the same time subordinate to its mission. It understands the conventionality of its forms and the absoluteness of its vocation.

The Mission: Beyond the Walls
Each location can be seen as a special place for the meeting, the presence, the action of God. And then our mission will be movement from place to place, and the recognition in the different locales of the action of God and participation in it. Upon awakening, Jacob said: “Surely the Lord is in this place, and I was not aware of it.” He was afraid and said, “How awesome is this place! This is none other than the house of God; this is the gate of heaven.” (Genesis 28:16-17)
We can and we must repeat these words in every place we find ourselves. The staircase connects the heavens and the earth not in a special place, but wherever people are looking for God, and His Kingdom reigns “on earth as in heaven.”
Today, sociologists and anthropologists of religion speak of Maidan as a “place of the power,” the sacredness of which supposedly explains what transpired there in the winter of 2013-2014. But theologians and missiologists understand that what should be recognized as a place of the power is the whole Earth. Anywhere can be imbued with the power, so our task is not reduced to the demarcation of sacred places as blessed territories, but to serve God in every place, invoking Him in the most sundry situations, surprising ourselves by discovering that He can be found even where we least expect Him.
In the case of the Maidan, local Christians never thought of it as a holy place, rather as a political, civil, national center. But God worked there, and in complicity with His actions, so did thousands of Christians. Now we recognize Maidan as a special place for God's mission – the Church was forced to acknowledge this, despite its stubborn refusal to leave its familiar habitual holy places and its well-known suspicion toward the spheres of social life outside the church.
The American researcher Katherine Vonner recalls in one of her articles a symbolic place and act in occupied Lugansk – boldly inscribed in the captured government building was the threatening greeting: “Welcome to hell!” In fact, these public declarations are not uncommon – most of them can be seen at the checkpoints manned by fighters and Russian soldiers. Hellish statements such as these pose a challenge not only to peaceful civilian life. They challenge the Church's mission – is it able to recognize this hellish place as a territory graced by God's presence and His ministry? Can we, dare we challenge this place's hellish jurisdiction?
It is obvious that the territory of military operations in the east of Ukraine and in other countries is a special place where God accomplishes His mission – with or without the Church. But no less special are the workplaces of ordinary Christians, from which big, and also the more radical changes in the country can be launched. No less special are quiet prayer rooms, noisy university auditoriums, bazaars and supermarkets, hospitals and prisons. If we profess the Lordship of Christ, the challenge takes on the form of a choice: to recognize each place as one where God dwells and works so as to serve together with Him; or to limit one's missionary presence to separate places, and in so doing risk getting stuck, shutting down, being forgotten, losing the very connection to reality, to life, to God.
The Church has its canonical mapping of the world, its places, borders, walls. But today's challenge lies in that the maps become dated faster than it takes to draw them up. Can we put aside the church's Carta Sacra and see the whole world as a territory of the Kingdom? Do we dare apprehend and accept every hellish place on our planet (and there are so very many of them) as a locus missiologicus? Can we again set forth on our journey, crossing borders and passing through walls, calling into question the distribution of power, recognizing and proclaiming the Lordship of Jesus Christ everywhere and in every place?

Дальше »

Глобальный (пост)секулярный мир: возможности

Возможности

Возможности христианского осмысления глобального секулярного контекста и богословски оправданного отношения к нему следуют из аксиом христианской веры. Если мир сотворен Богом, то он все еще «хорош» (Быт. 1:31), и хоть в малой мере, но говорит о Боге и остается ареной Божьих действий. Если Христос воплотился, то вся история и культура освящены Его присутствием. Если Он «долготерпит нас, не желая, чтобы кто погиб» (2 Петр. 3), то у христиан есть ответственность быть активными и изобретательными в подаренное время, нравится им их эпоха или нет.
Подобный подход представлен в «инкарнационной модели благовестия», представленной в текстах пастора Сергея Головина: «Сын Божий воплотился не просто в некоем абстрактном представителе человечества, и даже не только в представителе еврейской культуры античной Палестины. Он опустошает, уничижает Себя до уровня каждой субкультуры, с которой пересекается; до каждого конкретного человека, с которым разговаривает».
В отличие от насильственного единообразия, насаждаемого секулярной версией глобализации, христиане могут предложить Евангелие на разных языках культуры, для самых разных социальных групп. Если угодно, это христианский ответ на стратегии сетевого и нишевого маркетинга. Но мотивом такого участия будет не угождение потребителю религиозных услуг, не захват целевых групп, и даже не любовь христиан к еще не христианам (в ней всегда будет доля неестественности, происходящая от подспудного желания пополнить ряды своей Церкви и заслужить тем самым расположение Бога и людей), но любовь Бога к человеку и образ Божий в человеке. Явить любовь Бога к людям и напомнить о забытом образе Божьем в человеке – основные задачи христианской миссии, неизменные на протяжении всей истории, в том числе в условиях глобальной секулярности, но требующие в последнем случае глубочайшего переосмысления своей сути и дерзновенных инноваций в своем исполнении.

Дальше »

The Mission as a Challenge

The mission of the Church is a challenge to the Church itself. Not a right, but a duty. Not property, but an objective. Not a whole, but a part. Not a given, but a target.
The mission of the Church makes sense only in the context of the mission of God, and the Church itself – only in the light of the Kingdom. That is, the Church and its mission exist only in the perspective of movement towards the Kingdom, but not in the centripetal area of special religious interests.
The mission calls upon us to remember not only all that we as the Church are in and of ourselves, but that we are sent forth, called upon to set out, we are en route, in motion, in service. If we are en route, then we have to be willing to serve in every place and seize every opportunity, clearly aware that the situation is constantly changing and that we are changing, too.
In response to this thought, there are several aspects of the mission, which make us uncomfortable, but at the same time, which wake us up and return us to ourselves, to our calling.
First, the mission should be targeted, meaning it should target a particular place; it should be germane, adapted to that place. As we move forward, we should not hurry, we should not disregard the place. Most effective missionaries saw "men as trees" (Mark 8:24), that is, the places were indistinguishable, unrecognizable, anonymous. It can be worse still, when we don't even see trees, because we're looking at the world as if from the window of a high-speed express train, rushing into eternity, and therefore all we see outside the window is an indistinguishable mass of colors flying past.
Second, our mission should be both modest and bold – we are called upon to be an influential minority. A minority, but influential. This realization came to me in 2008, and in 2010 my collection of the same name was published. To me, this way of putting things seemed honest, truthful and cautiously optimistic, but it struck our church leaders as defeatist, obviously flawed. Thus, I was surprised and cheered to hear similar sentiments at the Third Lausanne Congress in Cape Town.
We have no choice – we have to recognize that we are in the role of the minority. Not only as regards our circumstances, but also before God Himself. We have no choice when it comes to being the minority or the majority. Our choice lies elsewhere – namely, to be an influential minority or to accept assimilation.
What does it means to be influential? How can we maintain ourselves among the more powerful groups and titular cultures? We need to be aware of our advantages, offer that which is exclusive, be strong with a power that is light and soft, meet the needs of all, be different, other-worldly, principled, and at the same time wise.
In a hostile environment, we need to be ready not only to develop our structures and ambitious projects, but also to be the church in the church, the evangelical sect in the face of Orthodoxy and Islam, to be steadfast in our convictions and strong in our love as the marginalized. On the one hand, what is required of the minority is a readiness for persecution and a willingness to be fools: “For I think that God has exhibited us apostles as last of all, like men sentenced to death, because we have become a spectacle to the world, to angels, and to men. We are fools for Christ's sake.” (1 Corinthians 4:9-10). On the other hand, what is required is energy and optimism: "Behold, now is the accepted time; behold, now is the day of salvation. We give no cause for offense in anything, so that the ministry will not be discredited, but in everything commending ourselves as servants of God, in much endurance, in afflictions, in hardships, in distresses...” (2 Corinthians 6:2-4). And then the minority becomes influential: “We are unknown, and yet well-known; as dying, and behold, we live; as punished, and yet not killed; as sorrowful, yet always rejoicing; as poor, yet making many rich; as having nothing, yet possessing everything.” (2 Corinthians 6:2-4).
Third, our mission is to be diverse and inclusive. We need to see all aspects of each side, to choose the best course, but to not lose sight of the whole. What kind of mission is expected of us today? Testimonies? Christianization? Transformation? Compassion? Reconciliation? Solidarity? Conviction? Think about where we hurt the most. The mission will be the answer to this pain.
Be conciliators – today, I regard this undertaking as imperative for Ukrainian Christians. Not only Ukraine, but the entire world is fragmented – socially, politically, culturally, religiously. A mission of reconciliation creates a community of peace, abolishing borders and front lines. "Therefore, if anyone is in Christ, the new creation has come: The old has gone, the new is here! All this is from God, who reconciled us to Himself through Christ and gave us the ministry of reconciliation: that God was reconciling the world to Himself in Christ, not counting people’s sins against them. And He has committed to us the message of reconciliation. We are therefore Christ’s ambassadors, as though God were making His appeal through us. We implore you on Christ’s behalf: Be reconciled to God. God made Him who had no sin to be sin for us, so that in Him we might become the righteousness of God." (2 Corinthians 5:17-21)
Fourth, the mission must to be ecumenical. I would employ yet another word: catholic. What this means is that it needs to be universal in scope, all-embracing, united. How is it that the Church is such? It can accommodate all only when it abandons its walls. It can become boundless and fit within its limits in the Kingdom only when it abandons boundaries and limits.
Confessional boundaries limit our options and bar us from the scope of God's acts in the world. If we can ask the question, "Where are the boundaries of the Church?", then it is easy to find an immediate answer: "There are none, nor should there be." What the people of the Church, aware of themselves as the people of the Kingdom, face before them is the most important discovery: we have more allies than we expect. No matter where we are, we can hear the voice: "I have many people in this city" (Acts 18:9-10).
Fifth, the mission is necessary not only to them, but also to us, not only to the world, but to the Church itself. Not only do we give as much as we receive, we do not so much sacrifice as we triumph, and we do not teach as much as we learn.
In the end, we need to understand: our presence among the people is much more important than their presence in our church. Therefore, we must be careful and look for the kingdom of God in the streets.
Sixth, the mission should be prepared for constant change; not a single trial should be “something strange” (I Peter 4:12). We need to learn to live in a state of constant instability, where there is no safe place, no Christian territory, no forecasts and finely-honed plans, there are no guarantees and assurances.
We must answer the question of how the dizzying changes in society are changing our self-understanding, our topics of discussion, and the shape of the mission. How is God revealed and how does He act in this? How does this help us better understand His mission and our place in it?
Of course it is easier and more interesting to note our successes and progress and to talk about the Kingdom of God from within this situation. But today we must think about and respond to something else, namely how do we effect God’s will in times of war, injustice, chaos, moral decadence, religious conflicts? What is the shape of the future that is emerging through these dark days? It is said that he who knows the future controls history. How can social developments be to us a celebration of the Kingdom in history? What optics help us to see events in the right light? How is the mission of God manifested in these contradictory processes, and what we can do from our side?
Seventh, the mission as a challenge confronts us with the impossible possibility of the Meeting and the Gift, which transforms us and which may become a uniquely valuable component of our evangelistic words and deeds. What does it mean for the Christian and the Church as a whole to fulfill its mission? It means to be a witness to the events of the Meeting and the transforming experience of the Presence. Experience is valuable like never before, and abstract arguments worthless like never before.
All that we can say is to tell about the reception of God's gift, the miracle of the redeeming and transformational Grace of God. The essence, the subject and the task of the mission are beyond historical logic, economic benefits and political expediency. The Gift is what brings about the rupture, gives rise to wonder, and reveals the impossible as somehow real. If I have no clear understanding, effective strategy and solid plans, I still have the Gift received from above, and which I can share. If I do not have forgiveness as my forgiveness, I still have forgiveness as a gift I have received. If I do not have understanding as my understanding, I still have understanding as a gift I have received. My emptiness and my poverty are filled and replenished by the Gift. All that I can do is share the Gift and bear witness to the Giver.
I have identified seven characteristics of the mission as a challenge that are key to the times. Of course, many more are possible. But this seven-branched candlestick gives us enough light to see our vocation and how we diverge from it. But the main thing is not in us, rather, in this light, we need to think about God and His mission, to better understand it and to be a part of His coming Kingdom.

Дальше »

Тренды 6. Глобализация христианства

Глобализация политических, экономических и культурных отношений ставит на повестку дня глобализацию христианской миссиологии – выработку целостного представления о миссии Церкви в глобальном мире, в планетарных масштабах.
В 2006 году в Киеве основные евангельские школы Украины провели Богословский форум «Богословие в евангелизме», доклады которого предложили обновленные подходы к целому ряду миссиологических проблем, упуская при этом глобальный контекст из виду. Сооветственно, не было предложено целостной миссиологической парадигмы, учитывающей глобальные тренды и локальные особенности. Примечательно, что в пленарном выступлении епископа Евангельского христианского миссионерского союза Алексея Еропкина «Проблемы современного евангелизма в России» первой проблемой была названа «слабость веры», второй – «разобщенность церквей», и лишь третьей «отсутствие концепции современного евангелиста".
Эта последовательность хорошо отражает наиболее распространенное мнение о проблемах современной миссии: «мы все знаем и верно понимаем, но постоянно что-то мешает».
Не учитывая этого опыта, в 2013 году баптистские церкви Украины провели Миссионерский форум (по мнению организаторов, «первый»), на котором также предложили перспективу различных миссионеских служений, не связав их в целостное представление о миссии и не сказав ни слова о глобальном контексте (несмотря на присутствие лидеров крупнейших христианских объединений и миссий – Евангелической ассоциации Билли Грэма, Всемирного баптистского альянса, Европейской баптистской федерации).
Христианским аналогом «пропаганды» глобализации служит Лозаннское движение; его манифесты, дискуссии и встречи помогают постсоветским миссионерам хотя бы отчасти чувствовать глобальный контекст. Именно в рамках данного движения возникает представление о «миссии как трансформации» и «миссии в контексте трансформации» в «глобально-локальной перспективе».

Дальше »

Тренды 5. Христианство в положении меньшинства

Христианской религии приходится смиряться с новым статусом: христиане оказываются в положении меньшинства во многих регионах мира. У нас на глаза происходит радикальное изменение в оценке христианских прав и возможностей на присутствие и влияние в обществе. Лозунги христианизации в смысле воинственного захвата власти во всех сферах и всех регионах уступили место более трезвому анализу – не только статистики, которая последние десятилетия начала беспокоить миссиологов, но и богословских оснований для претензий на место и роль главной религии в мире.
За последние сто лет в миссиологии и миссионерских планов относительно глобального влияния произошли головокружительные перемены. Всемирная миссионерская конференция, состоявшаяся в Эдинбурге в 1910 году, дала старт экуменическому движению за глобальную евангелизацию и провозгласила лозунг о «евангелизации всего мира уже в этом поколении». Председательствовал на ней американский методист Джон Мотт, лидер христианской молодежной ассоциации (YMCA) и Всемирной студенческой христианской федерации (WSCF), за деятельность которых он впоследствии станет лауреатом Нобелевской премии мира.

Спустя сто лет в Эдинбурге подобную юбилейную конференцию завершал англиканский архиепископ Джон Сентаму родившийся в Уганде и бежавший оттуда от преследований.
Организаторы конференции Эдинбург-2010 сознательно противопоставили это событие Эдинбургу-1910: конференция прошла одновременно в нескольких местах, Эдинбург был лишь одним из них; отказывась от привязки к региону Северной Атлантики, они признали смещение центра христианской гравитации на Юг; целенаправленно был расширен круг участников, включая католиков, православных, пятидесятников; соблюден гендерный и возрастной баланс. Эдинбург-2010 стал событием смиренного прославления Бога за успехи миссии и спокойного осмысления ее новых контекстов. Никто больше не предлагал лозунги о «евангелизации уже в этом поколении».
В том же году в Кейптауне состоялся третий Лозаннский конгресс, в его программе встречались формулировки о «христианском меньшинстве», «положении меньшинства» как новом статусе, который надлежит принять как новую реальность.

Статус «меньшинства» обязывает к серьезному переосмыслению христианской идентичности в современном мире, поскольку затрагивает не только миссиологию, но и многие другие разделы богословия – экклезиологию, богословие культуры, политическое и социальное богословие. Вполне возможно, что известные неудачи миссии, которые привычно списываются на слабую активность христиан, отсутствие дерзновения и изобретательности в миссионерской практике, проистекают из более глубоких и серьезных богословских ошибок относительно миссии Церкви в мире.
Одной из таких ошибок может быть представление о «Великом поручении» как Божьем мандате для социального и культурного господства, для претензий на особый статус главной, «культурообразующей» религии мира. За свою долгую историю христиане привыкли считать себя самой авторитетной общественной силой и самой крупной почти политической партией; в их глазах границы цивилизации совпадали с границами христианского влияния. Рецидивы этих представлений встречаются и в постсоветских церквах – в учениях о «новом мировом порядке» или «христианской политике», в наивной радости от фотографий с президентами и патриархами, в стремлении быть причисленными к «традиционным конфессиям», в амбициозных планах «удвоения численности».
«Программа максимум», предполагавшая зримое и бесспорное покорение мира Евангелию, сегодня сменяется «программой минимум», предлагающей смиренное и в то же время щедрое свидетельство «влиятельного меньшинства».

Дальше »

Тренды 4. "Глобальное потепление"

Продолжается «глобальное потепление» - глобальный сдвиг христианства с севера на юг.
Очевидно, что этот сдвиг несет с собой не только перемещение христианских центров и переселение христианской общины, но и драматические события умирания старого христианского света, захвата и передела зон влияния, храмов и символов.
Более того, смещение на юг приведет к впечатляющим демографическим диспропорцим, к новой структуре глобального христианства.
Но еще более серьезными, хотя и глубинными, не видными на первый взгляд, станут изменения в христианской идентичности, проповеди и богослужении, богословии и миссиологии, социальной позиции, иерархии, схемах управления и финансирования.

Дальше »

Lessons from the Maidan

Missio Dei: God, where are you?

Christians understand their objectives and church mission in various ways. It ranges from direct outreach, inviting people to come Church to mission as solidarity, co-participation, and compassion. Like ‘yeast’, Church changes the very structure of social work. We cannot do everything. Therefore, it is important to stay focused and to understand, what mission direction in the range is the most relevant one for today. Where does it hurt most? What is needed most?
When we talk about Church mission, we also mean God’s mission, Missio Dei.
Church is taking part in what God is doing. Thus, before planning our direction, we should understand where God is, and join him. For instance, no one had expected that God would be working in Maidan. It was a revelation to Church. We are so accustomed to the idea that we should bring people to Church. God, however, revealed himself outside Church walls. When we saw that, we intuitively understood that it was something God was at work with, we could not help joining. So Church got involved. Therefore, Church mission is derived from Missio Dei and it focuses on the most important aspect: what God is doing, and not what we can generally do.

Only forward

We have to think about prospects. We have way out only in front of us. In all troubles we have to keep in mind that perspective: where are we going forward to? We do not want to live in deception. Nobody can buy us with bread or meat. I do not claim that life has become easier nowadays, but we are holding to that perspective, we fight for that perspective. We have no right to go backwards. We are not allowed to do that. At least because thousands of Christians had paid a high price with their blood and sacrifice so we can move forward. Therefore, anyone, who compares the present with the past, is neglecting that sacrifice, which has been done. We cannot do it. There is only way forward.

The battle of images of future

During the bloody events in Donetsk, several Christians put a prayer tent there. They were dispersed, beaten up, kidnapped, and tortured. But they got together again and again and prayed for unified and peaceful Ukraine. These people in Donetsk have shown that Donetsk is not uniform. They showed another image of Donetsk. In the same way, our goal is also to show what our society can look like if it is built on Christian values. We should not expect immediate changes, though. Today there is competition of images of future. Most of them have their roots in the past. However, if we win the war for the image of future, we will win the future. And we have to begin with ourselves.
You see, we do not have any buttons or devices to turn the starts on or make sunrise shorter, so the night is over sooner. They simply do not exist. Sometimes, this thought can be depressive, because we want some quick changes. What can we do about it? We have no political parties, no oligarchs, no resources. What do we have? A candle, which I can put on fire. If you are able to put on fire yours, there will be more of us, and the night will get lighter. We cannot make sunrise come sooner, but we can create such places of light of God’s Kingdom, so there is more light. We have candles, not searchlights, but we are able to do make difference with such minimalism. I doubt that we can drastically change the situation in the whole world, but we can make oases of God’s Kingdom, so that people, tired of wondering in the dessert, in darkness, would say ‘At last, there is a place where we can come, have rest and be restored.

From privatization to nationalization

There is a concept of ‘religion privatization’. That is, Jesus is my personal Savior, personal faith, personal spirituality, and personal holiness. Now we can notice that we read the Bible through the glasses of nationalization and socialization. When we think not of personal relationship, but about God’s relationship with nations, his people Israel, with gentile structures. He addresses certain communities. Church is a community as well. For Ukrainian nation there is a question of whether we see God to be our God with such collective and national perspective.

Reform or lose

The civil society in Ukraine hardly existed, because the state dominated it. So, Maidan was the last desperate protests, because people had been experiencing restrictions from all sides. In the same way, church structures were dominated by the government. There is hardly any community nature in the Church. By the term ‘Church’ we mean bishops, particular people, who appropriated it. Where is the sense of community in it? There were numerous different structures. The state faced a newly born civil society, and the Church realized that within the Church there is another Maidan going on. To some extent, it frightened those small ‘yanuvokiches’, who were living in all of us. Therefore, the same processes took place in the Church. And now, we are facing a choice: will the Church manage to be rebuilt from the downward pressure or not? Is the Church a structure or a community? Is it a brotherhood or a bishop institute? Will the Church have its own Christian civil community? It is a very serious question, and if the Church does not respond to it, the credit given to the Church by the society in Maidan, will end up with the feeling of deep disappointment. Everything, which good for status quo or causing hesitation, is doomed.

Opportunity for Christians

We all agree by default that Christians must be proactive and responsible as far as social and political issues concerned. We used to have discussions before. Nowadays, this idea is a starting point for discussion. The process has been launched. Of course, we would like things to change quickly, but we have to keep in mind the long-term perspective. And we also have to be aware that every attempt to change something is always a risky enterprise. It seems to me, we sometimes refuse to admit or accept those risks. Surely, we wanted to return the taken away dignity, lost freedom, rights, and we supported those desires among the people. How could we stay aside and say that it’s better to keep a low profile? By all means, we had to support that pursuit. What did it lead us to? To the destruction of our conventional lifestyle. We ended up in a desert, but there is hope!
At this time, I see that there is a window of opportunities still open for Christians. Eventually, it will be closed. When the situation is settled, there will be fewer opportunities to participate. Stability means there will be a group of people who know: who is doing, what is being done, what outcomes to expect, who is in charge, who are following. Ukrainian identity is open now, and Christian churches are components, or active factor of that identity taking on shape. When it has been shaped, it will be too late for us. Nobody will ever ask us. The narrative will be written by someone else, and all we will be able to do is to comment. If you agree with it – do it! If you disagree – go and look for better things elsewhere. We will not have a chance, unlike Israel, to build our own state in the wilderness. The Kingdom of God is on the earth. Currently in Ukraine we still can incorporate our values, integrate them, add them up, make them happen, while the window remains open. It is getting smaller and gradually shuts down. We abuse patience. To a certain degree, this uncertainty in the country works on our side. God is patient. He is addressing us: while this thing is still going on and the invitation is still valid, are you going to use it or not? That will be it. No place for regrets in future. The door will close, the window will be shut, and you will remain in your sectarianism, being the outcasts of the society and you will keep grumbling and feeling discontent. You did not cease your chance, so now do not scold those who have used it.

Дальше »

Тренды 3. "Структуры закрытого мира"

Продолжается переструктурирование общества, мозаика сфер подчиняется неумолимой логике глобального секулярного порядка
Если раньше угрозой для христианской веры считалась автономия сфер, т.е. отсутствие всепроникающего порядка, возможность исповедовать разные мировоззрения в соответствующих сферах, то теперь вере, претендующей на целостность и вездеприсутствие, угрожают подобные претензии со стороны глобальной секулярной системы. Новая гомогенность мира строится не на индивидуальной или посферной свободе для религии или от религии, а на подчинении всех сфер секулярной форме религии.
Мир стал глобальным не только в том смысле, что все его регионы стали взаимосвязанными частями целого «глобуса», но и в том смысле, что все сферы его жизни оказались завязанными в один узел, подчиненными одному порядку. В этом мире не верить в Бога стало легче, чем верить; установки неверия действуют по умолчанию и блокируют любой серьезный разговор о Боге.
Тезис о существовании Бога стал проблематичным, в то же время Его отсутствие стало едва ли не очевидным. Техника восполняет нужды, ранее адресованные Богу; демократия оправдывает столь широкую толерантность, что декалог и христианская этика преставляются антидемократическими; потребитель довольствуется возможностями богатого и щедрого рынка; посмодерн ограничивает жизнь поверхностью, горизонтом видимого и телесного. В этом порядке исчезает необходимость в Боге, для трансцендентного не остается свободного места, разве что среди экзотики.
В универсальном порядке секулярного меняется восприятие Церкви – она больше не принимается как священная, святая или освященная, но лишь как социальный институт, один из многих и подобный другим. От людей церкви ожидают следования общим правилам, общения на общем языке, служения общему благу, и все это «общее» понимается, конечно же, совершенно секулярно.

Дальше »

Тренды 2. Подчинение различий

2. Глобальная духовная ситуация нивелирует региональное многообразие

Глобальное определяет фон, на котором проявляет себя локальное. Глобальное формирует условия, в которых развиваются или умирают локальные культуры.
Миссиологи должны быть внимательны к местным особенностям, но при этом не должны впадать в очарование от уникальных деталей. Не стоит забывать, что локальное встроено в глобальный порядок, подчинено ему, находится в позиции рецепиента, объекта влияния.
Нюансы локального позволены глобальным в качестве украшающего орнамента, причудливого декора, строго подчиненного внешней логике (экономике рынка, религии секуляризма, власти империи).
Выживает то, что способно встроиться в новый порядок, срастись с ним, служить ему. Поэтому стоит задавать вопросы о прагматике отношений глобального с локальным: в чем состоит закономерность глобализации и как локальные особенности могут отвечать ее интересам.
Общим трендом будет выравнивание или управляемость различий на пути к упрощению, стандартизации, универсализации.
Глобальное преставляет собой вовсе не одну культуру, утвердившую мировое господство над всеми другими путем их уничтожения и подавления.
Глобальное в его современных проявлениях нужно понимать как сплав культур вокруг наиболее интегративной из них, пока такую роль выполняет культура американская (в политическом и культурном содружестве союзников по Северной Атлантике).

Дальше »

Тренды 1. Техника и технологии

Тренды

Очертив ситуацию и определив основные факторы, влияющие на миссиологическое понимание глобализированного и секуляризированного мира, стоит обратить внимание на наиболее важные тренды, активно развивающиеся и продолжающие менять социальный ландшафт.
1. Техника и технологии задают новые форматы для выражения веры и свидетельства о ней
Научно-техническое развитие стало непредсказуемым и следовательно неуправляемым. Обычные люди даже не в состоянии понять суть научных достижений и их последствия. Облик мира определяется невиданным господством техники и столь же невиданной слабостью, относительностью духовных оснований.
Новый режим и структура жизни не оставляют времени для религии. «Человек страдает от своих забот и работы, даже когда не работает. Мы погибаем от всего того инструментария, которым себя окружили: от машин, выпускающих ту или иную продукцию, от машин, при помощи которых мы общаемся, от машин, которые нас перевозят. Жизнеобеспечивающая техника постоянно требует нашего внимания, оставляя тем самым все меньше и меньше пространства для символов, расширяющих границы духа» [Хаутепен А. Бог. Открытый вопрос. - М., 2008. - с. 139]
Уже сегодня нужно думать не о пользе освобождения и расширения возможностей, которую принесла научно-техничекая революция, но о лечении человеческой души, порабощенной техникой, об освобождении человека от техники. Религия, ранее благословлявшая прогресс, сегодня становится его врагом, но не в том смысле, что снова включает книги Коперника в индекс запрещенных книг или борется против компьютеров и идентификационных номеров, а в смысле пророческого предупреждения и обличения новых форм зависимости человеческого духа.

Дальше »

Сопутствующие факторы глобальной (пост)секулярности

С секуляризацией и глобализацией связан ряд факторов, влияющих на способ жизни и самопонимания общества, а также на место и роль христианства в этом обществе: 1) научно-технической революции, 2) демократии, 3) культа потребления, 4) постмодернистской культуры.
1. Научно-техническая революция не только расширила возможности людей в производстве и коммуникации, но и поменяла ценностные ориентации, режим общения, организацию времени. Техника и технологии из вспомогательного инструментария человека превратились в самостоятельную силу, определяющий фактор, властно регулирующий жизнь общества. Благодаря технической революции стали возможными глобальные связи – финансовые, производственные, торговые, культурые, политические, религиозные. Между странами и народами разных концов света возникло новое чувство вселенскости, «кафоличности» – чувство глобального единства, принадлежности к общей цивилизации и культуре. Религии стали рассматриваться как части глобальной религиозности, различия традиций начали тонуть в плюралистичной и толерантной всеобщей духовности.
2. Другим важным фактором глобальной цивилизации стала демократия, которая претендует быть не только формой реализации политики, но и всобъемлющим принципом жизни. Очевидный кризис демократии не мешает ее агрессивному распространению. Отрыв демократии от исторических и духовных корней лишь облегчил ее спекулятивное использование в интересах глобальной власти. Еще недавно Хантингтон утверждал, что демократия – западный антично-христианский феномен, и она скорее уникальна, чем универсальна. Сегодня же «распространение демократии» стало геополитической доктриной.
3. Культ потребления стал новой глобальной религией, полностью секуляризированной и абсолютно демократичной. После «конца истории» и «распространения демократии» потребление стало общим делом всех и каждого. Конечно, еще продолжаются конфликты между народами и религиями, но в их основе лежит не столько идейный или политический, сколько потребительский интерес. Этот же потребительский интерес и соединяет людей, заставляет их мириться друг с другом как с участниками одного глобального рынка. В основе глобального единства лежит потребительский консенсус, «общественный договор» потребителей.
4. Техника, демократия и потребление были переосмыслены в рамках постмодернистской культуры и нашли оправдание и перспективу в ее ключевых положениях о тотальном релятивизме, краеугольном принципе удовольствия, критике разума, герменевтике подозрения, трансгуманизме, закате метанарраций и проч. Культура, использующая возможности техники, демократии и потребительского рынка, замешанная на философии постмодернизма, оказывается благосклонной к любым желаниям, не претендующим на серьезность, глубину, ультимативность и исключительность. Анархическая свобода желания ставит себе на службу инструменты техники, демократические свободы и предложения рынка. Постмодернистская культура ничем не сдерживаемой свободы воспевает поверхность как свободу от глубины, риторику как свободу от метафизики, хаос как свободу от порядка, игру как свободу от серьезности и проч. Культура обращается против своей этимологии, поскольку предпочитает бегство, восстание, разрушение, смерть, а не обработку, возделывание, выращивание, созидание.
В своей совокупности факторы техники, демократии, потребления и постмодерна создают новый ландшафт глобального секулярного общества, который можно охарактеризовать через следующий ряд: постхристианское настроение, кризис демократии и капитализма, конец идеологии, агрессивная толерантность, восстание меньшинств, несвобода быть собой и следовать своим принципам, безбрежный релятивизм и рассеивающий плюрализм, популярность массоидных сообществ на фоне атомизации общества, спрос на сильную руку и объединяющую власть, все менее гуманный и все более воинствущий «гуманизм» (exclusive humanism Чарльза Тейлора, «исключающий» трансцендентное ["Секулярна доба", c. 40]).

Дальше »

Глобализм и (пост)секулярность как контекст emerging missiology

Постсекулярность как состояние культуры
Современная миссиология находит себя в странном, невиданном ранее социальном контексте. Нынешняя ситуация не вырастает из прошлого, не следует из предыдущего опыта, а разрывает преемственность, отрицает свои же корни. Философы и социологи не нашли ничего лучшего, чтобы описать это странное состояние мира и его восприятие через приставное слово «после» («пост»). Все стало определяться через призму «пост-» - будто общество перестало стремиться к чему-то, и находит себя уже после чего-то, после некоего судьбоносного рубежа, точки невозврата, непоправимой утраты.
Известный философ Чарльз Тейлор описывает произошедшие перемены через понятие секулярного: «Перемена, которую я хочу определить и отследить, ведет нас от общества, где было практически невозможно не верить в Бога, к такому, где вера, даже для самого стойкого верующего, является лишь одной из возможностей среди других» ["Секулярна доба", c. 17].
Впрочем, последние десятилетия религиоведы и социологи говорят о конце секулярного. Хотя мир никогда и не был секулярным, чтобы перестать им быть. Также как не был христианским. Мир не стал несекулярным или нехристианским. Но сегодня ни секулярное, ни христианское более не могут реализовать претензии на мета-позицию или мета-мировоззрение. Такое ограничение в притязаниях, добровольно-вынужденное смирение бывших метанарраций передается понятиями постсекулярности и постхристианства.
Именно постсекулярность представляется наиболее адекватным концептом для разговора о глобальных религиозных трендах. Призрак агрессивной секулярности еще бродит миром, но большинство не верит в призраки и предпочитает с ними не встречаться – не потому что боится, а потому что это лишь тени прошлого, никому не интересные и не нужные.
Мир живет не по закону исключения, а по принципу сочетания того, что еще вчера сочетанию не подлежало. Постсекулярное общество – общество, в котором секулярное и религиозное существуют вместе и лишь благодаря друг другу. Аналогичным образом, глобальное и локальное принадлежат другу другу в связке глокального. Ничто не исключается, но все ограничивается в своих претензиях на универсальность и окончательность. Кажется, что ни агрессивная евангелизация, ни насильственная секуляризация более не возможны, потому что их цели утрачены и обесценены, ведь, в конце концов, крайности никому не нужны. Но при этом возникает глобальный порядок, огранивающий все, кроме себя.
Глобализация как всеобщая связь
Не только секуляризация – как внутренняя логика цивилизационного развития, но и глобализация – как всемирная взаимосвязь всех со всем, работает на разрушение границ, внутренних правил, закрытых традиций, их ярко выраженной специфичности и убедительной исключительности.
Стирая грани, глобализация разрушает локальные структуры ради создания одной единой структуры, всеохватной и всепроникающей. Недаром это слово (и связанный с ним символ земного шара) находит завершающее понимание через другие слова-символы – «сеть» и «паутина». Net и Web стали, вероятно, самыми «глобальными» словами, известными по всему миру и явно соревнующимися со словами «Иисус Христос» и «Церковь». Новый «глобальный» словарь ставит на первые позиции слова компьютер, демократия, рынок, постмодернизм. Эти слова стали важными факторами, сопутствующими секулярной глобализации.

Дальше »

Orthodoxy and terrorism

Orthodoxy and terrorism
First Things, August Issue, 2015

I had no doubt that many would question whether it is appropriate to use as provocative an expression as “Orthodox terrorism.” Nevertheless, to save Orthodoxy itself, it is worth talking about the danger of transforming Orthodoxy into an aggressive political-religious project. In this spirit, I would like to make two points.

First, I consider my critics’ indignation to be understandable. “Orthodox terrorism,” as it is seen in the Russian-Ukrainian war, should be distinguished from the canonical Russian Orthodox tradition.

Second, my decision to speak of “Orthodox terrorism” originated not so much from my personal biography, as from a systematic analysis of numerous instances of religiously motivated violence against “uniates, schismatics, and sectarians” and any pro-Ukrainian or pro-western civilians in the occupied territories. One would think that the priests of the Russian Orthodox Church (ROC) and the Ukraine Orthodox Church–Moscow Patriarchate (UOC–MP) would hide their involvement and support for Russian aggression and the criminal activities of the separatist republics. Instead, at the military parade on the ninth of May (the seventieth anniversary of victory in the World War II”), the bishops of the UOC–MP celebrated behind the separatist leaders. Meanwhile, in the Ukrainian Parliament, Metropolitan Onuphrius of the UOC–MP refused to stand up and observe a minute of silence in remembrance of the fallen Ukrainian soldiers in Donbass. These facts indicate that “Orthodox terrorism” as well as the political involvement of Moscow Orthodoxy is all but an “open secret.” It is neither my daring theory, nor a victim complex. It is a mere summary of already known facts.

Both points underline the existence of “Orthodox terrorism” and the pertinence of the concept. In other words, I am not trying to claim that all Russian Orthodox are terrorists. My point is different: The fact of “Orthodox terrorism”—occasions of Orthodox support and blessing of terrorism aimed at “westerners” and “heterodoxy”—requires a definite response from the Orthodox Church. To put it differently, the Orthodox Church needs to investigate and decisively dissociate itself from this phenomenon.

In the lead up to the Ukrainian-Russian war, the Western world should have been more aware of the current condition of global and local Orthodoxy. World Orthodoxy is heterogeneous, and the Moscow is not the mainstream. Local Orthodoxy is also divided. Originally and historically “Russian Orthodoxy” was “of Kyiv” and had a Kyiv-centric character. Nowadays, the ROC does not represent the entirety of the Orthodox traditions, even in Russia, still less in Ukraine. There are reasons to believe that the Russian Patriarchate is primarily a product of Stalin’s design (the Patriarchate appeared in 1943 as a foreign policy project, to be precise), and it is not a successor to any of the ancient Orthodox traditions. Therefore, the question is, what exactly do we mean by the generic term, “Orthodoxy,” who represents it, and who has the right to speak on its behalf?

With the term “Orthodox terrorism” I was aiming at the degenerate, false, aggressive forms and was warning against a degeneration of Orthodoxy that is dangerous to everyone.

The question naturally arises, then, why doesn’t the Russian Patriarchate itself try to separate itself from these false forms and from terrorists by excommunicating those priests who blessed the icons of Stalin and Putin, and who support separatists forces and Russian troops in the war against Ukraine?

Apologists within the Russian Orthodox Church (ROC) have eagerly talked about the interconnectedness of religion, politics, and violence in Islam and Protestant fundamentalism, and have ceaselessly rebuked U.S. civil religion and the “Orange Revolution” in Ukraine. Unfortunately, the speakers of the ROC would rather talk about Islamic jihad; as for Orthodox jihad, there is a conspiracy of silence.

The political project of Eurasian integration has been seen as the rightful act of reunion of the “Holy Rus.” For the interests the “Russian World” it is suggested that all ancient sacred objects and places and canonical territories should be returned to Russia. It looks for all the world like an Orthodox crusade.

Unfortunately, in their close cooperation with the Kremlin, the ROC has not been able to offer a “new outreach of Eurasia” (analogous with Catholic ideas concerning Europe); instead it has given its blessing to the new imperial project of the “Russian World.”

This global project disregards usual state borders, cultures, and nations. By going beyond Russia, the “Russian World” and Russian Orthodoxy become aggressive and dangerous.

I do not try to highlight “Orthodox terrorism” for the sake of denigrating the ROC. I would like to encourage authentic Orthodoxy, free of terrorism, evangelical in its spirit, universal in its scope, not isolated from other denominations, capable of self-criticism and inner reformation, open towards the West and friendly with its neighbors. What should “Evangelical Orthodox” believers or “simple Orthodox” believers do in the ROC in the midst of political and aggressive Orthodoxy? Their goal should be to become “the church in the Church” and reveal to the world new images of Orthodoxy in the light of which “Orthodox terrorism” will look like a marginal and shameful thing.

Those who love Orthodoxy and are concerned about its future should not focus too much on the author of articles on “Orthodox terrorism.” They should focus on the hierarchs and theologians of the ROC who have the power to put an end to the religious animosity, stop the degeneration of their own church, and the degeneration of Orthodoxy as a whole.

Дальше »

ДІЄСЛОВО

Вера и жизнь. №4, 2015

На украинском языке слово «глагол» звучит очень интересно: дієслово. На русском языке слово «глагол» указывает на говорение: глаголить, звучать, звать. А «дієслово» указывает на действие. Можно сказать так: это слово обозначает действие. А можно сказать иначе: это слово не только обозначает действие, но и призывает к нему, и даже само действует. Это слово-действие, слово, призывающее к действию, действующее слово. Как помним со школьной скамьи, оно отвечает на вопросы: что делать? что сделать?

Большинство библейских слов описывают действия – не мир и не людей, но действия Бога в мире и среди людей. Они призывают читающих к действию. Они же сами воздействуют на читающего и слушающего.

В этом особенность Божьего Слова, которое живо и действенно. Оно не возвращается, не исполнившись. «В начале было Слово»(Ин. 1:1). «И сказал Бог: „Да будет…“ И стало так»(Быт. 1).

В наши дни слова обесценились. Мы говорим одно – думаем другое. Говорим – и не делаем. Слушаем других – не доверяем. Обещаем – не выполняем.

Слова утратили силу и смысл. Слова стали бездейственными. На них перестали обращать внимание.

Изменяющая реальность

Взять слово «вера». О чем оно говорит? К чему призывает? В ответ люди пожимают плечами: «У каждого своя вера». Что меняет наша вера, и как она проявляется? Люди бьют себя кулаком в грудь: «Моя вера здесь, у меня Бог внутри».

А вокруг – безобразная действительность, нечеловеческие, почти скотские условия. Выходит, что «вера» ничего не меняет, лишь тешит душу ложной надеждой на православность или особую духовность, которые глубоко «внутри».

Такая вера – что зимнее солнышко: светит, но не греет. Пора вернуть словам их силу. Для этого нужно вернуться к Богу и услышать слова как Его слова. Потому что Его слова действуют, преобразуют, спасают. Потому что слова Божьи – дух и жизнь, и человек живет не хлебом единым, но Словом Божьим. «Имейте веру Божию», – призывает Иисус (Мк. 11:23). Вера в Библии – «дієслово», дееслово, слово-действие. Вера все приводит в движение. Вера изменяет реальность. Осуществляет то, чего еще нет. Делает видимым еще сокрытое или непроявленное. В конце концов, вера спасает. «Все, что не по вере, – грех»(Рим. 14:23). Вера оживляет мысль, наполняет смыслом наши дела, без веры жизнь бы остановилась.

Каждый человек верит и чувствует на себе силу веры. Но только вера Божья действует спасительно, преображая естество человека, сближая его с Богом. Как писал пастор-мученик Георгий Винс:

Вера через шторм проводит корабли,

Караваны движет по пустыне,

Увлекает пленников земли

К отдаленным звездам в небе синем…

Лишь когда Божественным лучом

Твою душу Небо посетило,

Вера вспыхнет яростным огнем,

Как любви гигантское светило.

Зазвучит набатом в тишине,

Под напором бури не согнется,

Ведь она в моей родной стране

Верою евангельской зовется.

Эти строки были написаны в местах лишения свободы, где пастор отбывал срок «за веру». Вера спасла его, дала мужество выстоять. Вера cделала непобедимым, верным своему пути до конца. Примечательно, что один из поэтических сборников Георгия Винса называется «Верность».

Преображающая жизнь

Как известно, «вера» – существительное, образованное от глагола «верить». Вначале был глагол. И этот глагол призывает людей к особому отношению к Богу, отношению доверия, верности, преданности. Вера (верность) обычно характеризует Бога, но иногда и человека: «Праведный своей верой (верностью) жив будет»(Авв. 2:4). Отношения веры взаимны, двусторонни. Здесь есть и Божье обращение, и человеческий ответ.

«Праведный верой жив будет», – апостол Павел повторяет пророческие слова в Послании к римлянам (Рим. 1:17). И здесь подчеркивается ответственность «всякого верующего». Бог сеет семя, но не каждый дает ему взойти. Бог призывает, не каждый отвечает. Бог предлагает, не все принимают.

Иудеи знали о Боге из истории и Писаний. Эллины – из философии, совести и природы. Однако знание о Боге недостаточно. «Но как они, познав Бога, не прославили Его как Бога и не возблагодарили, но осуетились…»(Рим. 1:21).

Из апостольских слов становится ясно, что знание о Боге нельзя приравнять к вере. Знание открыто: «Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им»(Рим. 1:19). Но без личного решения, действия, волевого усилия знание не способно изменить человеческую природу. Вера-знание (именно так понимали веру издревле в большинстве народов) не стала верой-действием (именно этому учит Библия).

Поэтому Иаков вынужден сказать: «Ты веруешь, что Бог един, – хорошо делаешь; и бесы веруют – и трепещут. Но хочешь ли знать, неосновательный человек, что вера без дел мертва?»(2:19–20).

Вера – это всегда личное отношение. Веру нельзя заменить принадлежностью к авторитетной религиозной традиции или «канонической церкви» («правильной вере»).

Веру нельзя заменить знанием о вере – как «правильно верить».

Плоды веры

Настоящая вера всегда действенна, производит перемены и приносит плоды. Первый из плодов – покаяние. Именно покаяние проповедовал Иоанн Креститель, обращавшийся к избранному Божьему народу, носителю и «хранителю веры»: «Порождения ехидны! Кто внушил вам бежать от будущего гнева? Сотворите же достойные плоды покаяния»(Лк. 3:7– 8).

Что значит покаяние? Это действие веры в нас: когда вера Божья вливается в нас и вызывает отклик, когда мы позволяем вере изменить нас. Это продолжающееся действие – пробуждение, обращение, принятие, следование, преображение. Поэтому библейские персонажи задают «вопросы веры», а не «вопросы любопытства». «Господи! Что повелишь мне делать?»– спрашивает Савл (Деян. 9:6). «Что мне делать, чтобы спастись?»– вопрошает темничный страж (Деян. 16:30).

Вера начинает действие после нашего согласного смирения, открытости к переменам и готовности вручить себя воле Божьей. У нас нет времени на долгие споры. Когда мы встречаем Господа, остается лишь один важный вопрос: что мне делать? Мы отдаем себя Богу, отдаемся в послушание веры. Вера – не наша собственность, не предмет владения. Вера – движущая сила, связывающая нас с Богом и преображающая в Его образ.

Когда мы верим в Иисуса Христа, мы хвалимся Им, а не нашей правильностью. Мы дорожим отношениями с Ним больше, чем традицией. Мы жаждем перемен больше, чем знаний. Наша вера не возвышает нас, но смиряет, не унижает других, но вдохновляет. И чем большего успеха достигает дело веры в нас, тем больше мы действуем, тем ревностней наш труд любви. «Ибо во Христе Иисусе не имеет силы ни обрезание, ни необрезание, но вера, действующая любовью»(Га л. 5:6).

Стоит задать себе вопросы: какие перемены я замечаю в своей жизни? Пытаюсь ли управлять ею как все еще своей? Позволяю ли Богу преображать ее? Не стою ли я на месте? Не еду ли в отцепленном вагоне?Пусть вера станет «дієсловом»!

Дальше »

Стадо баранов и молчание ягнят

Агрессия России против Украины поставила между братьями сложные вопросы о правде, свободе, достоинстве. Вопросы не новые, вечные. Но сегодня их приходится решать без отсылок на прошлое. Лишь глядя в глаза друг другу. И помня о Божьем суде.
Один из таких вопросов – почему даже нормальные и порядочные из наших российских братьев поддерживают эту позорную войну своим молчанием, своей пассивностью? Почему не поднимают глаз? Почему отрекаются, предают? Почему вместо покаяния ищут оправдания своему поведению?
Одно из объяснений – массовое обольщение. Они превратно понимают происходящее. Они просто не понимают нас. Безусловно, это имеет место. Непрестанная промывка мозгов, национальная мания исключительности, атмосфера ксенофобии очень даже этому способствовали. Видение мира искажено, понимание отсутствует. Таких людей можно назвать несчастными. Хотя это не снимает с них ответственность за то, что они позволили сделать с собой.
Сегодня такую массу бездумных и безвольных людей ведут на войну против соседей. Завтра поведут на убой в свои же гулаги. И люди будут молчать. О таких массах говорят: стадо баранов.
Есть еще одно объяснение – страх. Постсоветский человек носит на спине свою советскость, тень от него неотделима, как и страх и неизбежность возвращения назад.
Когда люди почувствовали, что возвращаются те самые времена и нравы, «где так вольно дышит человек», они замолчали, чтобы не выделяться, не привлекать внимания, не погибнуть раньше срока.
Нынешнее молчание вчера еще вроде свободных и здравых людей поясняется подсознательным страхом, что за свободолюбие и здравомыслие можно поплатиться.
Этот страх связан еще с одним чувством, которое даже страха сильнее – чувством обреченности. Люди соглашаются с волею тех, кто им приготовил убой. Не с тем соглашаются, что воля эта добрая и разумная. А с тем, что она сильная и непреодолимая. Молчание обреченных - молчание ягнят. Ничего человеческого в этой обреченности нет, как и в стаде бездумных баранов.
В онемении от отупения и в молчании от обреченности свершается расчеловечивание. Лишь в усилии понимания, дерзновенно свободном поступке, живом голосе правды человек становится снова собой. Но, Боже мой, как все это трудно: узки врата в жизнь и немногие идут ими, зато широки врата и пространен путь в погибель. И мучительно-безответным кажется вопрос, заданный Христу испуганной кучкой учеников: «Кто же может спастись?». И немногие готовы услышать в ответ: «Человекам невозможно. Богу же все возможно». И лишь некоторые наконец открывают, что вера сильнее страха и лжи.

Дальше »

The post-Soviet diaspora and its legacy

Recently, some anonymous sent me some strange questions:
Why was a green light given for mass emmigration from the former USSR?
Why were immigrants from the former USSR given the unprecedented opportunity to live on the USA’s dime?
Why is there such a high level of criminal activity among Slavic immigrants?
I found it very provocative.
Now, after newest cases against post-Soviet immigrants in U.S. I decide to share my thoughts openly.
Slavic diaspora in the U.S. and around the world has a large positive potential of spiritual, moral, social influence. Unfortunately, the "Soviet injury" does not give its potential to open up and generates inadequate responses to global processes and challenges. On the shady side of this I will say a few more.
I am sure that only good-bye to the remnants of the Soviet period and stereotypes let Christians from the former Soviet Union be a blessing to country of their residence.
I think that the West, including the US, was too concerned with standing up to the USSR and supporting religious and political dissidents. For them, all enemies of the USSR were friends of the US. That was a convenient, but simplistic, paradigm. Because all people “born in the USSR” (this is still a special social category), whether victims of religious persecution or fiery anti-Soviet activists, absorbed the spirit of the Soviet era and many stereotypes of Soviet thinking. They fought against Soviet ideology, but lived in a Soviet environment.
I think that the West underestimated the negative influence of the USSR and overestimated the anti-Sovietness of religious groups in the USSR. They saw religious dissidents as heroes, conquerors, and the avant garde of democratic change. Moreso, they saw in Baptists a strong conservative tradition. Perhaps the US leaders making decisions at the time were influenced by memories of the Founding Fathers, many of whom were dissidents in the Old World and brought an uncompromising spirit of Evangelical Christianity along with them to the US. To open doors to the US for yesterday’s persecuted Christians meant acknowledging their actions and their closeness in spirit to US Christians.
There were also pragmatic reasons, related to demographic policy. I also allow that religious emmigration from the USSR was welcomed in the hope that this conservative Biblical influence would strengthen and diversify American Christianity. Beginning in the 1960s, the US actively began helping Protestants in the USSR and counted on finding in them brothers close in thinking and in spirit. Of course, Syrian or Egyptian Christianity is more exotic and foreign. But, as I already noted, Soviet Christianity, though it seemed close, was actually deeply impacted by the Soviet spirit, so the US received, along with the immigrants, deeply engrained Soviet thinking.
The unprecedented help offered emmigrants from the USSR was offered by the country who had won the “Cold War.” We must acknowledge that at first these immigrants truly needed that help, because after life in the USSR it was very difficult to adapt to a free and competitive society. But after a time such generosity began to be taken advantage of and manipulated, and encouraged a consumer attitude. There is another possible reason for such generosity – a desire to control the situation in the migrant communities, to keep track of them, so that life, attitudes, and socio-political orientation could be controlled.
The high level of crime among immigrants from the USSR can be explained by the “born in the USSR” syndrome – where people see their country of residence as convenient but foreign, and therefore constantly look back to their Soviet experience and models of behavior and solving problems, and do not feel in themselves a connection to American rules and laws, and even protest against them. Now they look back not on the USSR but on Russia and rejoice that it has “risen from its knees,” they are proud that they are “born in the USSR” and are “Russian,” that they are the heirs of an empire, and feel that they are entitled to more than the law-abiding Americans are.
Another problems is the separation created by religious upbringing. In the strictness of conservative religious circles (where almost everything is either forbidden or seen as “worldly” and “sinful”), many psychological problems hide within personalities and later find expression in deviant behavior.
There is also a feeling of resentment – for a poor childhood, for Soviet marginalization, for their admittedly low social position in American society. But for religious communities who left the USSR, I believe the religious factor is the greatest, in which there is the problem of conservative upbringing and a culture of taboos, and a sharpened dichotomy between the church and the world, and a lack of holistic theological teaching on the self and society, faith, and culture.

Дальше »

Уроки Майдана

Мои мысли вслух, записанные Ольгой Рыбачук

Missio Dei: где Ты, Бог?

Христианское понимание своих задач или миссии церкви было представлено самыми разными направлениями, это целая палитра от прямого евангелизма, приглашения людей в Церковь до миссии как солидарности, соучастия, сочувствия. Церковь как «закваска» меняет саму структуру социальной жизни. Но мы не можем делать всё, поэтому нужно навести фокус и понять, какое направление миссии в этой палитре сегодня наиболее актуально? Где больнее и нужнее всего?
Говоря о миссии Церкви, мы также говорим и о миссии Бога, Missio Dei. Церковь соучаствует в том, что делает Бог. Поэтому до того, как спланировать своё направление, мы должны понять, где Бог, чтобы присоединиться к Нему. Например, никто не ожидал, что Бог будет действовать на Майдане, это было откровением для Церкви. Мы привыкли, что нужно приводить людей в Церковь, но Бог явил Себя вне её стен. И увидев это, интуитивно распознав, что это Бог что-то делает и мы не можем не быть там, Церковь присоединилась. Так миссия Церкви выводится из Missio Dei и фокусируется на самом важном – что Он делает, а не что мы можем делать вообще.

Только вперед

Мы должны думать о перспективе. У нас есть выход только вперед! При всех бедах мы должны удерживать эту перспективу: а к чему мы идем? Мы хотим жить не по лжи! Хлебом и колбасой меня не купить! Нельзя сказать, что сейчас стало лучше жить, но мы держимся за эту перспективу, мы за неё боремся. И у нас нет никакого права возвращаться назад. Нам это не позволено. Хотя бы потому, что тысячными жертвами была заплачена очень высокая цена за то, чтоб мы двигались вперёд. Поэтому тот, кто сравнивает, пренебрегает теми жертвами, которые уже принесены. Это недопустимые вещи. Есть путь только вперед.

Борьба образов будущего

В разгар кровавых событий в Донецке, несколько христиан поставили там Молитвенную палатку. Их разгоняли и били, похищали и пытали, но они собирались снова и снова и молились за единую и мирную Украину. Эти люди в Донецке показали, что Донецк разный. Они показали другой образ Донецка. И вот наша задача также, не претендуя на быстрые перемены, показать, каким может быть общество, если строить его на христианских принципах. Сейчас идет конкуренция образов будущего. Большинство из них произрастают из прошлого, но выиграв войну за образ будущего, мы выиграем будущее. И начать надо с нас самих.
Понимаете, у нас нет каких-либо рычагов или кнопок, чтобы включить звёзды или укорить восход солнца, чтобы ночь быстро закончилась. Ну просто нет их! Иногда это приводит к депрессии, потому что мы хотим быстрых перемен. Что же делать? У нас нет политических партий, нет олигархов, ресурсов нет. Что у нас есть? Свечка, которую я могу зажечь! Если вы сможете зажечь свою – нас станет больше, станет светлее. Мы не ускорим восход солнца, но можем создать вот эти очаги Божьего Царства, чтобы света стало больше. У нас свечка, а не прожектор, но такой минимализм в наших силах. Я не уверен, что мы можем поменять ситуацию в мире, но мы можем создать оазисы Божьего Царства, чтобы люди, которые устали от странствия в пустыне, в зле, во мраке сказали: наконец-то, есть место, куда мы можем прийти, отдохнуть, восстановиться.

От приватизации к национализации

Есть такое понятие – приватизация религии. Иисус мой личный Спаситель, личная вера, личная духовность, личная святость. А сейчас мы заметили, что читаем Библию сквозь призму национализации или социализации. Когда речь идет не о личных отношениях, а об отношениях Бога с народами, с Его народом, с Израилем, с языческими структурами. Он обращается к определённому сообществу. Церковь – это тоже сообщество. И для украинского народа сейчас возникает вопрос распознания Бога как Своего Бога с этой коллективно-национальной перспективы.

Перестроиться или проиграть

Гражданское общество практически отсутствовало, потому что государство подмяло всё под себя. И Майдан был последним отчаянным протестом людей, потому что их со всех сторон уже ограничили. Точно также подмяли под себя всё церковные структуры. Общинности в Церкви практически нет. Говоря Церковь, мы подразумеваем епископат, конкретных людей, которые присвоили её себе. Где эта общность, разные параллельные структуры? Государство столкнулось лицом к лицу с рождающимся гражданским обществом, и Церковь тоже осознала, что внутри происходит свой Майдан. Он в каком-то смысле напугал этих маленьких януковичей, которые живут в каждом из нас. Поэтому в Церкви произошли похожие процессы. И сейчас возникает выбор: сможет ли она перестроиться с учетом этого давления снизу или нет? Церковь – это структура или сообщество? Община или епископат? Будет ли у Церкви свое христианское гражданское общество? Это очень серьезный вопрос, и если она на него не ответит, кредит, который дало общество на Майдане, быстро закончится глубочайшим разочарованием. Всё, что работает на status quo или озирается назад, обречено.

Окно возможностей для христиан

У нас сложился определенный консенсус, что христиане должны быть активными и ответственными в общественно-политических процессах. Раньше мы об этом дискутировали, Сейчас это стало общим местом, отправной точкой дискуссии. Процесс пошёл. Естественно, нам хочется, чтоб все это было быстро, но надо настроиться на долгосрочную перспективу. И нам стоит понимать, что когда мы хотим что-то изменить – это всегда заведомо рискованное мероприятие. Мне кажется, мы это риск не хотим понимать и принимать. Естественно, было желание вернуть себе отнятое достоинство, утраченную свободу, права, и мы поддержали это в людях. Ну неужели мы могли бы остаться в стороне и сказать: будет еще хуже, не дергайся! Конечно, мы должны были поддержать этот поиск. К чему он привел? К разрушению привычного образа жизни. Мы оказались в пустыне, но есть перспективы!
Сейчас я вижу, что еще по-прежнему открыто окно возможностей для христиан. Оно закроется. Когда ситуация стабилизируется, возможностей участия будет меньше. Стабилизация означает, что определился круг людей, которые знают, кто что делает и что из этого получит, кто главный, кто подчиненный. Украинская идентичность сейчас открытая, и христианские церкви – составляющие части, активный фактор формирующейся идентичности. Когда она оформится, будет поздно что-то говорить. Нас уже никто не будет спрашивать. Нарратив будет кем-то прописан, а мы сможем только комментировать. Согласен – выполняй, не согласен – иди ищи другое! И у нас не будет возможности, как у Израиля, на одичавшей территории построить свое государство, Царство Божие на земле. Сейчас в Украине мы еще можем свои ценности инкорпорировать, интегрировать, внести, воплотить, потому что ещё окно октрыто. Оно сужается, закрывается. Мы злоупотребляем терпением. В каком-то смысле на нас даже работает эта неопределенность. Бог долготерпелив, Он говорит: ну, пока это всё тянется и приглашение действует, вы будете этим пользоваться или нет? Всё, потом не обижайтейсь! Дверь закроется, окно закроется – будете в своем сектантстве на маргинесах продолжать обитать, брюзжать, недовольствовать. Вы не использовали свою возможность, теперь не ругайте тех, кто её использовал.

Дальше »

Миссия как вызов. Вопросы к теме

1. Ближние и дальние

Насколько нас волнует судьба «дальних»? Почему в Британии об Украине почти не знают? Почему христиане Украины мало думают о христианах Сирии? Насколько сильна глобальная христианская солидарность? Кто наш «ближний»? Как нам преодолеть разделяющую и довольно комфортную дистанцию?

Насколько наше сочувствие простирается на тех, кто слишком грешен и слишком не похож на нас (геи, исламисты, враги, инославные)?

Как вывести наше сострадание и «веру, действующую любовью» за рамки политкорректности и целесообразности, по ту сторону «своих» и «чужих» ?

Насколько церковь высвобождает потенциал сочувствия? Насколько церковь сдерживает и канализирует этот потенциал? Насколько наше христианство встроено в порядок власти и подчиняется ему, распределяя свои возможности для «своих»?

Возможна ли радикальная христианская солидарность быть «всем для всех»?

2. Постсоветское пространство как locus missiologicus
Есть ли у нас видение относительно Евразии? Предвидим ли мы особое действие Божье, рост Церкви и масштабное пробуждение в этом регионе?
Может ли православие стать евангельским?
Должны ли мы поддерживать становление прозападного протестантизма в православной и исламской Евразии?
Насколько связь с Западом может помочь местным евангельским общинам или осложнить их жизнь и развитие?

Что более ценно для будущего глобальной церкви – опыт пассивно страдающей церкви в СССР или опыт отчаянной борьбы на Майдане?

3. «Дух дышит где хочет»
Он дышит в мире, не только в церкви
Он удивляет нас своим действием
Способны ли мы удивляться и доверять Ему?

Духовность не против мира, но в мире, как его суть, глубина, основа

Духовность «в» и «с»
Мы можем радоваться прогрессу и пользоваться им. Научно-технический прогресс не обязательно связан с духовным регрессом. Технологии не могут лишить нас духовности. Папа Франциск: «Интернет – величайшее благословение Божье»

Духовность «нет»
Духовность все больше выражается и в нашем решительном «нет» духу консюмеризма (духless) и тоталитаризма, релятивизма и фундаментализма, ксенофобии и беспринципной толерантности

Духовность в связи с традицией
Духовность в свободе от традиционализма
Духовность послушания и повторения
Духовность свободы и творчества

Духовность преобразователей и духовность свидетелей-мучеников
Мне одинаково близки опыт моего отца, полученный в тюрьме, и опыт тех, кто боролись на Майдане за перемены
Сопротивление и покорность (в духе Бонхеффера)
Исповедуя господство Иисуса Христа, мы должны быть готовы свидетельствовать об этом своими мучениями (Исповедническая церковь)
Но выживая и умирая, борясь и страдая, мы должны думать о жизни и жизни с избытком
В нашей жизни и смерти, успехе и трагедии – дышит Дух, воплощается Сын, торжествует Господь: “живем ли--для Господа живем; умираем ли--для Господа умираем: и потому, живем ли или умираем, --[всегда] Господни” (Рим. 14:8)
Духовность в надежде, побеждающая, радующаяся в свете грядущего полного и окончательного торжества Божьего Царства

Как внешние люди оценивают духовность христиан? Как и почему наша духовность приобретает осуждающий и разделяющий характер? Почему наша духовность легко превращается в высокомерие? Почему духовные люди нетерпимы?
Почему мы хотим контролировать ситуацию и управлять процессами, вместо того чтобы доверять Богу, следовать за Ним и удивляться тому, что Он делает?
Как связь с традицией помогает в духовном формировании и углублении?
Чем славянская традиция духовности может послужить мировому христианству?
Как наследие древней церкви (мистическое богословие, созерцание, послушничество, аскеза) может помочь нам сегодня в углублении нашей духовной жизни?
Как найти баланс между vita activa и vita contemplativa?
Как не растерять свое внимание и не упустить из вида Бога при обилии наших активностей?
Как наши миссионерские активности становятся имитативными? Как от соучастия в жизни и миссии Бога мы переходим к своеволию и самодеятельности?
Спрос на настоящее (жизнь, отношения, веру) – вызов нашей духовности. Насколько мы можем позволить себе не имитировать духовность, а быть настоящими ,в том числе искренними, подотчетными, уязвимыми, судимыми, страдающими?

4. Как найти баланс между сильной идентичностью и радикальной открытостью?
Какова природа, характер и цель нашего влияния на мир? Что мы можем знать, что мы должны делать, на что мы можем надеяться? Что такое церковь?

Дальше »