Bперед или на месте

Стоит признать: и в российском, и в украинском варианте обращение к ценностям носило мобилизационный и манипулятивный характер. В обоих случаях это было связано с поиском выхода из затянувшегося и бесперспективного постсоветского транзита. Традиционные ценности (ТЦ) стали притягательным ориентиром, своего рода аттрактором, который помог переструктурировать и перенаправить всю систему.
Но, вновь-таки, понимание ТЦ было разным – в силу историко-культурной и социально-политической разности контекстов, а проще говоря в силу разной степени свободы и открытости. В украинском контексте ТЦ синхронизировались с европейскими («традиционно европейскими») и означали попытку модернизации, движение вперед через секулярность, понимание традиционного как общечеловеческого.
Выбирая ТЦ, Россия выбрала неотрадиционализм, движение назад от секулярности (а не через нее), традиционное как православное и неуниверсальное.
Остается риторическим вопрос, кому понадобилось столкнуть современность с традицией и «отменить» современность? Очевидно, что последовательная логика развития религиозной традиции и столь же последовательное продумывание секулярной идеи в одинаковой мере угрожают пост-неосоветскому типу. Нужно было создать гибрид, чтобы заморозить развитие на всех возможных путях, зафиксировать транзитный статус и гибридный характер, и управлять всем этим в ручном авторитарном режиме. Таким гибридом стали не только ТЦ и но религия как таковая. Там, где религия становится скрепами политики, там политика становится скрепами религии, в результате становится возможным лишь движение по кругу, лишь повторение.
Как оказалось, постсекулярность не всегда слушается своих исследователей и может выбирать свой вектор развития. В то время, как Дмитрий Узланер предписывал постсекулярности «проработку и преодоление секулярного» («Ведь в самом термине «постсекулярное» в отличие от десекуляризации содержится указание на проработку и преодоление секулярного, на выход за его предел»), в своем постсоветском варианте она предпочла решительный отказ от всякого труда, непременно связанного с движением вперед, и обратилась к уже известным шаблонам, к тому, что может повторяться. Причем повторяется мертвое, ведь живое повторяться не может.
Дело усложняется тем, что ТЦ не укоренены даже в прошлом. Они вообще не укоренены в реальности. Они конструируются ложным сознанием. Как верно замечает критик традиционного сознания Жюли Реше, «Ценности, к которым хотят возвратиться, называют вечными – человеку, не утруждающему себя сомнением в своей базовой интуиции, они видятся универсальными и неизменными, то есть данными на все времена. Апелляция традиционного сознания к прошлому – это апелляция не к реальному прошлому.., а апелляция к вымышленному прошлому. Традиционное сознание увязает в мифическом времени без движения. Оно универсализирует свою настоящую интуицию и свой теперешний этап становления, проецирует его на прошлое и его же хочет повторить в будущем. На новое оно не способно».
Иными словами, ТЦ – одна из форма того же самого, вечного повторения, или, как говорят в нашем постсоветском контексте, топтания или бега на месте. Обратной стороной этого топтания, задержки, отрицания развития, будет возрастание агрессии, перенаправление социальной энергии на отталкивание, противостояние, сопротивление развитию как модернистскому, нетрадиционному, либеральному, секулярному. Поэтому в этом контексте «традиция» почти неизбежно означает «война».