Одним из символов постмайданной Украины стал Александр Турчинов, известный в медиасреде как «кровавый пастор». В этом имени совместились два феномена современной Украины: религиозное многообразие, позволяющее представителям религиозных меньшинств добиться политического лидерства («пастор» стал и.о. президента); а также решительный религиозный патриотизм, характерный даже для тех, кого еще недавно называли «сектантами» (именно «пастор» отдал приказ о начале антитеррористической операции на востоке страны). История «кровавого пастора» может рассказать не только о религиозности украинцев и россиян, но также об эволюции религиозно-политических отношений. Хорошо бы показать, какие именно скрытые установки (настройки по умолчанию) общественного сознания обеих сторон действовали в дискуссиях вокруг «кровавого пастора» и какие перемены в религиозно-политических отношениях выражала эволюция данного образа. Иными словами, если согласиться, что «кровавый пастор» стал символом для медиасреды по обе стороны конфликта, то стоит попытаться ответить на вопрос – символом чего именно, каких религиозных и политических перемен он стал. Предметом анализа должно стать именно то, что выражает собой этот образ, что делает его актуальным и даже радикальным, что отзывается в политических дебатах и религиозных сообществах, проще говоря, его скрытая, глубинная, неличностная часть. «Кровавый пастор» может вполне вписаться в постсекулярный сценарий общественного кризиса, ярко представляя одну из возможных ролей религиозно мотивированного лидера и одну из возможных схем религиозно-политической реструктурации. Примечательно, что и украинские, и российские СМИ сходятся в его оценке как выразителя протестантизации-вестернизации-глобализации-модернизации, усматривая в этом серьезный вызов как для традиционалистских форм религиозности, так и для традиционных подходов в постсоветской политике. В этом смысле образ «кровавого пастора» является ключевым и для понимания российско-украинского военно-политического конфликта, и для понимания общественно-религиозного своеобразия двух стран, и для анализа местных версий постсекулярности, и для спецификации украинского протестантизма как особого социального типа.
Комментариев нет
Отправить комментарий