«Бог верит в человека». Эти знаменитые слова
митрополита Антония стали его основным посланием, располагающим сердца и умы
людей нецерковных и смущающим людей церковных. Он говорит не о духовном или
религиозном человеке, но о человеке как таковом: «Чтобы быть человеком, просто
человеком, но в настоящем смысле слова, мы должны стать чем-то превосходящим
всякое наше представление; а такими мы можем стать только даром Божиим, а вовсе
не собственными ухищрениями. И поэтому нам нужно излияние Святого Духа, дар
Духа, помазание Духом – просто чтобы осуществить свое человеческое призвание. Я
говорю сейчас не о священстве, не о монашестве, ни о чем формальном, а просто
чтобы быть человеком» [2, 92]. Такая
постановка вопроса о человеке является действительно фундаментальной.
Тезис «Бог верит в
человека» появляется как очевидный ответ на простой жизненный вопрос: вот
человек верит в Бога, а что же Сам Бог, в кого Он верит? Если послушать
евангельский совет «имейте веру Божию» (Марка 11:23) то мы должны верить не
только в Бога, но и в то, во что Бог верит.
В своей проповеди “Вера
Божия в человека” митрополит Антоний связывает веру Божью с верой человеческой,
Его инициативу с нашей ответственностью: “Он является для всего мироздания Женихом, и
каждая человеческая душа является как бы невестой. И Он свободно вызывает к
бытию каждого из нас, как бы веря в то, что мы не обманем Его ожиданий”,
поэтому “Каждый из нас является освященной иконой — раненой, обезображенной, но
каждый остается и святыней, и образом Божиим. И задача нашей
жизни — вглядеться во все то, что в этой иконе уцелело, и эту икону обновить,
как бы реставрировать”; именно такая вера Бога
в человека, внимание к Божьему образу в человеке может быть единственно
достойным и действенным миссионерским мотивом: “Ко мне приходят много людей, и
большей частью проблема человека не в том, что он не верит в Бога, а в том, что
он не верит в себя. И если только удается ему передать то, что я, полуслепой,
невосприимчивый, тупой, недуховный, могу, несмотря на все это, видеть в нем
образ Божий, что я могу веровать в него, то это может играть решающую роль.
Только скажи ему о вере — не о вере в Бога, а о вере в человека, он сможет
дрогнуть, он может ожить” [2, 136-153].
Разумеется, Божья
вера в нас не лишена риска, поскольку сталкивается с человеческой свободой, она
не имеет гарантий или более надежных оснований кроме себя самой, вне себя
самой. Это не план, вписывающий нас в какие-то изначально предусмотренные
схемы; это драгоценнейший дар, оставляющий нас свободным; это протянутая рука и
открытое сердце.
Иными словами, Бог – больший гуманист из нас, и это нас
обязывает: «Если
Он в нас верит, если Он такой ценой готов верить в нас, то мы должны вырасти в
меру Его веры в нас”, “мы обязаны верить в себя и верить друг во друга” [2,
148-149].
При всей своей
рискованности, вере в человека есть на что опереться – в самом человеке есть
божественное, заложенное при сотворении и питаемое Духом. Поэтому обращение к
Богу должно начинаться с обращения к человеку, к божественному в человеке: «Живой человек может
на первый взгляд показаться не таким прекрасным, но окружающие должны (подобно
тем, кто почитает святые, освященные Церковью иконы), увидеть в нем сияющее
присутствие Духа Святого, Бога, открывающего Себя в смиренном виде
человеческого существа [1, 88].
И здесь нечто большее,
чем этические обязанности по отношению к другому. Мы может увидеть Бога и в
себе, когда «Нас охватывает созерцательное безмолвие
перед лицом величия Божия и нашей
собственной красоты. И нет пути обнаружить, Кто есть Бог и что есть Бог,
если мы не обнаружим святость и красоту в себе самих» [1, 293].
Все это гораздо глубже наших чувств и пониманий, здесь
любящая вера Божья становится основанием всего. Можно сказать так: Бог верит в
меня, я любим Им, следовательно я существую во всей полноте бытия. Как говорит
митрополит Антоний, «Каждый из нас любим, и поэтому каждый из нас спасен, потому что любовь
Божия сильнее сильнее смерти, крепче греха, крепче зла» [1, 71]. Основания мира
и человека – это предмет веры, и вера Божья закладывает такую онтологию, в
которой мы можем верить, и лишь затем знать. Прочность этого основания такова,
что мы можем быть уверенными в любви Божьей и благости мира, в Божьем прощении
и принятии. Здесь совершается переход от веры к любви, восстанавливается их
связь.
Если Сурожского больше
интересует онтология веры, т.е предоснования и предписания относительно
реальности, то Нувена – экзистенции любви, т.е. жизненные ситуации, в которых
человек открывается Божьей любви и преображается ею. Если в первом случае
закладывается возможность жизни по вере, то во втором жизнь проживается в любви,
вера сбывается, воплощается; реальность расцветает, раскрашивается, освящается,
потому что именно «Благословение создает реальность, которую обещает [5, 40].
To be continued
Комментариев нет
Отправить комментарий