Не думаю, что сегодня любой из нас сходу ответит на вопросы: а в чем стратегическое значение этого региона для истории глобального христианства, почему этим местом стоит интересоваться, зачем нужно инвестировать в развитие местных церквей и служений?
Большинство ответов на эти вопросы будут возвращаться к памятной дате распада СССР, когда рухнула империя зла и упал железный занавес, когда бескрайние просторы Евразии открылись для проповеди Евангелия. С тех пор прошло почти двадцать четыре года, память меркнет, да и одной памятью жив не будешь. Одной этой даты не достаточно, чтобы сложить мнение о положении дел и предложить внятную миссионерскую стратегию.
Ситуация в постсоветских странах заметно изменилась – вместо агрессивного атеизма на арену вышли не менее агрессивные формы традиционных, титульных религий – православия и ислама. Вместо прорабов перестройки к делу вернулись офицеры КГБ, которые хотят не перестроить, а реконструировать советскую империю.
Есть еще одно знаковое событие в регионе, которое недавно прогремело на весь мир – киевский Майдан и последующая война России против Украины. Как бы не хотела Россия постсоветское вновь сделать советским, (пост)советское пространство распадается.
С Украиной Европа может стать вновь христианской. С Европой Украина может стать вновь европейской. Украина без России может наконец стать украинской. Россия без Украины рискует одичать и закрыться, похудеть и озвереть. Без российского православия украинская религиозная карта будет другой. Россия без православия украинского потеряет свое особое место. Это меняет баланс сил и влияний во всей Европе и всей Евразии.
Есть основания полагать, что эти два события прямо связаны, и второе – не менее значимо, чем первое, потому что существенно меняется карта и картина миссии.
Если распад СССР вызвал к жизни обобщающую миссиологию для постсоветских людей как рассеянных русских (т.е. русскоязычных граждан советской империи приравнивали к руссим), то Майдан требует закрыть неоимперский проект «русского мира» и различать национальные миссиологии.
Как оказалось, основные усилия миссий были потрачены на поддержание той духовной общности, которая была унаследована от СССР. Для национальных элит бывших советских республик такие христианские служения и церкви воспринимались как остаточные формы колониализма. Поэтому мы не видим большого успеха национальных миссий.
Евангелие на русском языке прямо указывало на Москву как культурный и религиозный центр (даже если не говорить о политических вопросах). Национальные центры почти не развивались.
Сегодня много критикуют западные миссии за то, что они распространяли не столько Евангелие, сколько западную культуру. Но справедливо также иное: сознательно или нет, они поддерживали постсоветские формы сознания и общности, связанные советской историей и нынешней Россией как преемницей СССР. Так было удобно, схематично, просто, понятно – укрупнить, обобщить, не внимать.
Итак, после Майдана карта евразийского христианства вновь радикально меняется. Постсоветского пространства больше нет. Есть Россия (и Беларусь), пытающаяся удержать соседей в советском нарративе. Есть Украина и Молдова, ориентирующиеся на ЕС. Есть Закавказье, ищущее себя между Евразией и Евроатлантикой. Есть Средняя Азия, пытающаяся маневрировать между постсоветским притяжением и исламским давлением. Все они требуют особых подходов, все говорят на своих языках и ссылаются на свои традиции, уходящие корнями в забытую досоветскую эпоху.
Многоликая Евразия возвращается в историю и на карту миссий, делая ее все более пестрой.
Местные христиане перестают наблюдать за процессами и начинают задавать о них и себе непростые вопросы: «С чем мы возвращаемся? Что с нами произошло, о чем мы можем рассказать и чем можем быть полезными? Что мы намерены делать дальше, есть ли у нас видение для стран и региона в целом?».
Как оказалось, христиане, мечтавшие о конце СССР и религиозной свободе, жившие в те годы надеждой на другую жизнь, в постсоветскую эпоху не думали об альтернативах и жили с обществом одной жизнью. У них не было своих представлений о том, как должно и как могло измениться общество, в том числе благодаря миссионерским усилиям, христианскому просвещению и социальному служению.
Сегодня церкви стали заложниками социально-политического порядка и серьезно разделились по нескольким линиям: сакрализация или десакрализация власти; покорность или сопротивление; порядок или свобода; премиллениаризм или постмиллениаризм; сектантская экклезиология или Царство Божье; солидарность с властью или солидарность с народом; молчаливое большинство или влиятельное меньшинство; империя или национальное государство; нишевое сектанство или национальное лидерство; то же самое или динамичное иное.
События в Украине усилили это разделение. Возвращение религии в публичное пространство не принесло единства национальным церквам, но лишь обострило их отношения.
Ангажированность церквей в социально-политических вопросах оказалась неизбежной, как и вопрос: на чьей стороне Бог? Если нейтральность более не возможна, то какая из сторон правее?
Почти в каждой постсоветской стране церковь обладает высочайшим доверием населения, и любая власть не может этим не пользоваться. С одной стороны, открытая идентичность постсоветского общества приглашает христианские сообщества к участию в формировании обновленной версии культуры и общественной жизни. С другой стороны, все больше проявляется разочарование в политическом христианстве. Высочайшее доверие к морально-духовному авторитету церкви соседствует с недоверием к ее политическим позициям. В поисках духовной опоры народ тянется к церкви, но находит ее уже купленной и политизированной.
Кризис церковных институтов проявляется в двух формах – безразличии большинства и оппозиции меньшинства. Большинство номинально верует, но все больше расцерковляется, теряет христианское содержание и наполняется взрывоопасной смесью народно-православно-сталинских верований. А оппозиционное меньшинство уходит из церквей в “просто христианство” и “около-христианство”, за церковную ограду, в околоцерковный круг, низовой экуменизм, альтернативные сообщества, внутреннюю эмиграцию.
В связи с постсоветскостью можно говорить о постправославии – о конце православной традиции. Атеизм уничтожил институализированные формы христианства. Прерваны традиции, поэтому если и возвращаться, то только в начало, к Евангелию и общению с другими традициями, потому что ортодоксия без кафоличности не представима, а без реформации не осуществима.
Возникает новый спрос на новые версии православия и протестантизма, которые помогли бы друг другу возродить аутентичные формы христианства в сегодняшних условиях почти тотального разочарования в церковных институтах.
Российское христианство находится в глубочайшем кризисе и вряд ли сможет что-то предложить даже своим же прихожанам, еще меньше - окружающему обществу и совсем ничего другим традициям или соседним странам.
Нам нужно строить наши планы и подходы к миссии без иллюзий по поводу загадочной русской души и духовной глубины православия.
Жестоко обманулись те, кто разделял наивные идеи о мессианской роли России. Россия не стала источником духовного пробуждения в Евразии. Все постсоветские годы она была получателем миссионерской помощи.
Лишь избавившись от имперских амбиций и ложного мессианства, христианская Россия сможет пережить свое собственное обновление и послужить своим соседям.
Многие возможности открываются уже сегодня: из разочарования в православии и местном протестантизме может родиться поиск настоящего, аутентичного христианства; из очарования властью и исключительностью может родиться покаяние и смирение; от гордости за историю – разрыв и обновление.
Что можно сделать для России, чтобы она стала иной, более христианской и евангельской в своем христианстве? Поддерживать ростки будущего, лидеров и сообщества, ориентированные на другую Россию, на евангельский образ православия и открытое общество, по меньшей мере на просвещенную монархию и просвещенное православие.
Что можно сделать для других стран Евразии? Разглядеть за «русскими» разных – украинцев, татар, молдаван, белорусов, казахов, ингушей, чеченцев, якутов… Увидеть особость их ситуации, уважить и оценить национальные и локальные культуры, помочь раскрыться самобытным формам христианства, поощрять творческие оригинальные подходы к миссии в особых контекстах, включить их в обогащающие глобальные связи. Народы и культуры Евразии должны стать частью большего – глобального христианского сообщества, преодолевающего постсоветский изоляционизм и создающего возможности совершенно новых встреч и синтезов.
Евразия – нераздельно-неслиянное единство Европы и Азии. Ее значение не в отдельном типе и особом пути, а в пересечениях и соприсутствии. Именно из таких пересечений рождается будущее христианства, обновляется его карта, возникают новые центры и маршруты.
Комментариев нет
Отправить комментарий