-->
no
Технологии Blogger.

Сообщить о нарушении

Поиск по этому блогу

Недавние Посты

5/recent posts

Случайные посты

3/random posts
no

Недавние Посты

5/recent posts

Последние коментарии:

5/recent comments

Последние коментарии:

5/recent comments

Страницы

4/Статьи/slider

О постсоветском баптизме

Комментариев нет
Заметки о «свежей» истории баптизма


Часть 1. История длится



Постсоветский период в истории протестантизма охотно обсуждают журналисты и политологи, но историки Церкви и теологи до сих пор обходят стороной. Названный период богатый событиями и сложный для анализа.



Заметки о «свежей» истории баптизма



Период сложный, потому что эта история еще живая, актуальная, свежая, длящаяся, не законченная, «слегка история», почти настоящее. Период богатый, потому что в нем проявились почти все мыслимые возможности протестантизма, его способности/неспособности к воспроизводству и адаптации в новых условиях свободы.



На смену героическому эпосу прежних времен пришел жанр социальных экспериментов, стратегических инициатив, разного рода контекстуализаций. Исследователь-специалист найдет здесь обилие материала в чистом виде, без мифологизаций, без исторических спекуляций.



Именно эта чистота, обнаженность, пугает конфессиональных исследователей, часто строящих свои концепции на исторических туманностях, которые трудно проверить. Можно сколько угодно говорить о простоте, бедности, народности, аполитичности протестантизма, но в истории ближайшей, видимой, эти идеальные типы опровергаются реальностью. В каком смысле опровергаются эти образы, каково их настоящее, неопровержимое содержание – вопрос более тонкий.



В области исторической видимости идеальные типы приближаются к реальности, соотносятся с ней, проверяются, уточняются. Напротив, чем больше историческая дистанция, тем крупнее фигуры, грубее линии, схематичнее пояснения. В этом смысле история постсоветского протестантизма не только часть истории, но и ее критика. Здесь все виднее, яснее, правдоподобнее, хотя при этом прозаичнее. Здесь мало мистики и много социологии. Здесь малозначимы ссылки на Провидение и заметнее человеческие факторы. Тайны истории никуда не исчезают, но все больше требуются социальные, культурные, политические объяснения, чтобы прояснить человеческую ответственность.



Любая новейшая история, в том числе и церковная, легко подтверждает связь с политикой, сферой межчеловеческих, внутричеловеческих отношений. Историк-марксист Михаил Покровский определял историю как политику, опрокинутую в прошлое. И если это прошлое недавнее, то политические связи легче проследить и понять. Так история втягивается в настоящее, связывается с ним, расспрашивается им.



Настоящее – и часть истории, которая длится; и «точка опоры», из которой мир прошлого познается. Критика истории предполагает вненаходимость, некую отстраненность исследователя. Это довольно естественно. Находясь в настоящем, историк отделяет себя от истории, возвышается над ней, относится к ней как к объекту изучения.



Историки любят рассуждать о сопричастности объекту изучения, о том, как важно быть частью истории, внутри ее. Все это так, включенное наблюдение – уникальный метод, доступный лишь верующим историкам, которые пишут о себе же. Но при всем этом сближение с историей часто губит самого историка, он становится неразличимым как субъект, отождествляется с объектом, растворяется в нем, превращается в элемент повествования.



Историки всегда пишут о себе же – т.е. о людях-историках, которые живут в истории, о которой они пишут. Однако в таком историописании почти отсутствует момент рефлексии – дистанции по отношению к себе же, живущему в истории.



Если эта опасность совпадения с историей угрожает историку, наученному специальным техникам работы с историей, то на уровне обыденного сознания люди даже не воспринимают это как опасность, не распознают как проблему, и не только как проблему, но и вообще как особое, различимое, специфичное состояние.



Отношение к истории невозможно там, где от истории себя не отличают. Приверженцы традиции не утруждают себя ее познанием, так как считают, что их образ жизни совпадает с традицией. Христиане данной конфессии не понимают разговоров о других церквях и традициях, так как они сами и есть церковь и традиция, а вне – секты и ереси. Авторское или традиционное толкование Библии не отличается от самой Библии, Христос исторической Церкви - от Христа Евангелий. Все это порождает вначале наивный фундаментализм, а затем крайнюю нетерпимость в попытках отстоять правильную, «свою историю».



Будучи частью истории, важно понимать ее не только как историю деяний Бога, но и как историю человеческих заблуждений. Может быть, именно в последнем случае будет легче отстраниться и удержаться от повторения, следования в общем русле.



Изучать свежую, новейшую историю, значит критиковать ее, тем больше, чем сильнее связь с настоящим и очевиднее прямые последствия истории для настоящего. В случае, если историю Церкви пишет прихожанин Церкви, это значит критиковать себя и обязывать себя к социальной и церковной позиции в настоящем, исходя из того, к чему обязывает знание истории.



Находя себя в этой зоне истории, пограничной с настоящим; в конце истории, или после ее конца, исследователь может читать прошлое особенным способом, недоступным ранее – как «историю настоящего». Интересовать будут не столько события, не столько их последовательность, «история событий» (здесь интерес был бы сугубо «историческим» - реконструировать мир, которого уже нет), сколько логика развития, закономерность перемен, «история смыслов», значимых для «продолжения истории».



Для историков Церкви остается благодарная и вполне посильная задача – описать произошедшее внутри постсоветского баптизма с максимальной детализацией, чтобы в описанных фактах обнаружить повторы, последовательности, тенденции. В то же время очевидно, что описать все займет слишком много времени, а полученном массиве знаний разобраться будет не так просто.



Оставляя эту работу историкам-специалистам, стоит взяться за другое, более важное на сегодня начинание – задать актуальный способ отношения к новейшей, еще длящейся истории. Актуальный взгляд на историю постсоветского баптизма должен включать философско-исторические и методологические основания, постановку наиболее значимых вопросов, смысловую структуру, на которые затем могут накладываться факты, вокруг которых они могут собираться в целостную картину.



История длится – это может стать открытием для многих христиан, собравшихся писать мемуары о временах «перестройки» и последовавшего «духовного пробуждения». Длительность истории делает почти неразличимым переходы прошлого-настоящего-будущего, но она же делает различимой нашу роль, роль участников этих переходов.



Эпохи не заканчиваются, они продолжаются одна в другой, и от нашего отношения к недавнему прошлому, точнее от суммы этих отношений, зависит образ будущего. Некоторые линии мы обрываем, и они становятся мертвой, прерванной историей, а другие заботливо поддерживаем, развиваем, и эта история длится. Именно последнее наиболее актуально – наметить и осмыслить некоторые важные линии развития, хорошо заметные в недавнем прошлом баптистской Церкви, чтобы связать их с более ранней, «большой» традицией, а также продлить в будущее, сделать перспективными.



Часть 2. Годы великого перехода: от баптизма к евангельскому движению



«Конец истории» отдельно взятой конфессии может стать началом евангельского движения как совокупного целого.



Внутри христианского многообразия баптизм занимает довольно скромное место. Протестанты – меньшинство среди конфессий, а баптисты – меньшинство среди протестантов. Тем не менее, слово баптизм постсоветским людям известно довольно хорошо. Их определяют не в религиозных, а скорее в этических и культурных категориях – «не пьют, не курят, не ругаются, хорошие работники и семьянины, всем помогают». Это образ странных людей, независимых и верных своим принципам, а потому неудобных власти и официальной церкви. Баптисты вызывали уважение и вместе с тем отчуждение, поскольку жили «слишком правильно», чем, видимо, оскорбляли чувства большинства.



Протестанты разных церквей и течений жили на территории Российской империи задолго до появления баптистов, но именно последние привлекли внимание и симпатиков, и гонителей. Во-первых, простотой и народностью, понятностью веры, Во-вторых, массовостью, активным миссионерством. До сих пор эти особенности отличают баптистов, служат их визитной карточкой.



Баптизм – это основная линия развития протестантизма в СССР и постсоветском пространстве. Объединившись с евангельскими христианами, баптисты дали свое имя новой общности, видимо, в силу краткости. В начале XX в. появляются пятидесятники, схожие по социальному облику, отличающиеся лишь учением и практикой о «духовных дарах». Баптистов и пятидесятников можно объединить в «евангельский» тип протестантизма, для внешнего мира они все «баптисты». Сегодня в постсоветском обществе помимо евангельских и харизматических, представлены и другие протестантские церкви, но они не различимы в тени основных представителей, не выделяются в отдельные типы.



Надо признать, что традиционные баптистские церкви сегодня переживают стагнацию, гораздо быстрее растут новые миссионерские общины, современные «открытые» церкви, харизматические и пятидесятнические мегацеркви. В то же время большинство из этих новых церквей выросли на почве баптизма. Постсоветский протестантизм сформировался из советского баптизма, развил его идеи, использовал скрытые возможности.



Баптизм стал исторической основой и традицией современных протестантов. В условиях религиозной свободы его внутреннее многообразие выразилось в многообразии внешних инициатив. Накопленный и нерастраченный потенциал советского баптизма был использован в миссионерской работе лидерами, не желающими оставаться в рамках традиционной церковной жизни. Внутри баптизма сформировалась культура протеста, нонконформизма, диссиденства, миссионерского активизма, новаторства, сполна использованная на излете перестройки и в начале 90-х годов.



Баптизм стал собирательным образом советского протестантизма, объединяя под крышей Всесоюзного совета церквей евангельских христиан-баптистов основные евангельские течения – баптистов, евангельских христиан, пятидесятников, меннонитов. Общее братство времен СССР, созданное волей власти, поневоле давало уникальный опыт единства в заботе о выживании Церкви и продолжении ее миссии. И на сегодня это узнаваемое имя для постсоветских протестантов.



Баптизм представляет опыт бытия в оппозиции атеизму, бытия в меньшинстве в советском обществе. Баптизм не только сохранил себя, но стал источником нынешнего протестантского многообразия, т.е. породил своих же конкурентов – более молодые церкви, активные в социальном плане и современные по форме.



Можно противопоставлять и сравнивать харизматические и баптистские церкви, но именно последние создали «протестантскую нишу» в конфессиональной структуре общества, которую затем расширяли церкви современные.



Говорить о баптизме значит говорить о мейнстриме постсоветского протестантизма, о его исторической традиции. Те или иные новые церкви вынуждены соотносить себя с баптизмом как с предшественником. Баптизм был ранее, но и он соотносится с новыми церквями, изначально настроенными на современность и адаптацию к ее условиям. Такое взаимное соотнесение дает чувство преемственности, историчности, соучастия.



В богословском плане баптизм представляет собой срединный путь между традиционализмом и модернизмом, между архаичной общинностью и индивидуализмом мегацерквей, между «верой отцов» и «клубом по интересам».



Баптисты осознают свою конфессиональную связь с европейским протестантизмом и связь идейную с парадигмой Реформации. В то же время, развиваясь в идейном русле протестантизма, «наш баптизм» не вполне совпадает с ним. Не совпадают культурные ареалы, трудно быть баптистом в «православной культуре». Не совпадают и фазы социально-теологического развития – в то время, как протестанты на Западе увлекались либеральной теологией, баптисты СССР боролись за выживание в условиях репрессий и полного идейного вакуума.



Сегодняшним баптистам легче отстоять свою самобытность и почвенность, чем признать и оправдать своих секуляризировавшихся западных братьев.



Советский баптизм в силу своей изоляции выпал из истории и остановился в богословском развитии, а когда в годы перестройки познакомился с западной протестантской теологией, то закрылся снова, на сей раз уже добровольно.



Сегодня становятся популярными рассуждения о баптизме как «третьем пути», отличном от католиков и протестантов. Наш баптизм оказывается действительно сектантским по социальным особенностям и протестному духу, роднящим его с анабаптистами, спиритуалистами, радикальной Реформацией.



Спецификация баптизма призвана сохранить исторически обусловленные его особенности. Вероятно, эти тенденция выразится в формировании стабильного круга около традиционной баптистской идентичности - консервативного баптистского сообщества. Но эта закрытость баптистского «малого круга» соседствует с открытостью к большому кругу – кругу инклюзивной евангельской ортодоксии.



Баптизм себя преодолевает, в постсоветском баптизме обнаружился значительный экуменический потенциал, закодированный уже в самоназвании ЕХБ – евангельские христиане-баптисты. Согласно этому имени, все евангельские христиане и баптисты почти тоже самое. Сегодня все усложняется тем, что евангельские христиане – не отдельная протестантская конфессия, как в дореволюционном прошлом, а размытая межконфессиональная общность. Эта же размытость, со всеми притягательными и проблемными свойствами, проникла и внутрь баптистской, или ЕХБ-идентичности.



Исторически сложилось так, что баптизм мыслил себя частью большего, частью евангельского движения. Хотя постоянно напоминали о себе и конфессионально-консервативные внутренние факторы, они не формировали большую политику.



Сегодня можно наблюдать деконфессионализацию постсоветского баптизма, равно как и других евангельских Церквей. Конфессии отказываются от специфической части своей историко-богословской идентичности в пользу общехристианской традиции и евангельской позиции сего дня. Евангельское движение, стихийно возникшее во второй половине XIX в., а затем искусственно формализованное в конфессиональных структурах, наконец восстанавливается в более сильном и зрелом образе. Если раньше евангельское движение контрастировало с конфессиональным способом организации Церквей, то сегодня оно совпадает с глубинными сдвигами в способах идентификации социальных и религиозных общностей – от институтов и союзов к сетям и сообществам (орденам, братствам, общинам). Конфессиональные формы евангельских церквей отмирают, отдавая свой потенциал евангельскому движению.





Часть 3. История ветвится: постсоветский евангельский протестантизм в условиях национальных государств



Эволюция постсоветского евангельского сообщества делает возможными пути и к национальным Церквям, и к «русскому миру».



Евангельские Церкви, выросшие из советской эпохи, связаны друг с другом не только прошлым, но и производными от него опытом, стереотипами, проблемами. Пройденная стадия оказалось далеко не «золотым веком», породила множество исторических травм, социально-богословских деформаций. Вместе с тем, по мере забвения, в восприятии прошлого начинает утверждаться и ностальгический его образ, где основное место занимают эпические элементы борьбы за веру, евангельского братства, религиозной героики. Даже при удержании в памяти имевших место трудностей ностальгия оказывается сильнее, поскольку в прошлом якобы было духовное единство, братство посвященных и жертвенных служителей. Принадлежность узкому кругу особых, избранных Богом героев, оказывается в более высокой цене, чем комфортное местничество, показная независимость в постсоветском мире относительной свободы и взаимного безразличия.



Нельзя игнорировать тот факт, что при духовном единстве в условиях борьбы за выживание в СССР, национальные, культурные и конфессиональные особенности не исчезали, а лишь откладывались на потом. Иначе будет трудно объяснить достаточно скорую «национализацию» Церквей – и государственно-правовую, и культурную. Очевидно, Церковь готова служить людям в любых условиях - и в империи, и в национальном государстве, поэтому когда первая распадается на множество суверенных держав, Церковь отвечает на эти процессы многообразием своих культурно-национальных проявлений. Конечно же, такое национальное многообразие часто дробит и духовное единство Церкви, но это вовсе не закономерность, вполне возможно сохранять духовную общность в круге национальных Церквей.



Постсоветские Церкви создали национальные союзы, но еще не выстроили мосты общения между собой. Они ищут возможность сохранить свои национальные духовные традиции, но включить их в пространство общения соседних и родственных традиций. Содружество христианских Церквей предрасположено к единству общей исторической судьбой, общностью Владимирова крещения, географией евразийских перекрестков.



Не стоит забывать и о недавней истории, сблизившей народы СССР в условиях советского эксперимента. Постсоветская общность возникает как объединение людей, травмированных советским опытом, выживших после вполне осязаемого и доведенного до предела атеистического проекта. Отсюда миссия в отношении постсоветских сообщества – духовная забота о преодолении последствий атеизма и советизма, христианское осмысление атеизма как национального богоборчества, поиск чистой веры на руинах идеологий и официальной религиозности.



Возможно, постатеизм дает шанс постсоветским Церквям найти свое особое место и предложить свой вклад в мировое христианство. Таким вкладом может стать чистая, обедненная, опустошенная вера, выжившая после борьбы с религией, при этом пережившая религию и искушения ею (М. Эпштейн называет постатезим «бедной религией», а А. Дубровский предлагает понятие о «религии, преодолевающей себя»).



Реальность национальных государства и национальных Церквей соседствует с пустотой на месте объединяющих идей и проектов. Евроазиатская федерация союзов ЕХБ не смогла предложить ничего более, чем советский формат общения для советских же (упорно живущих в прошлом времени) баптистов. Идеи «русского мира», исходящие от культурологов, кремлевских политиков, но в первую очередь от Патриарха РПЦ, претендуют на восполнение названной пустоты, и объединение вокруг некоей «русскости».



Формула «русского мира», состав таинственной «русской» субстанции включают русский язык, русскую историю и русское православие. Русский язык действительно является мета-языком для постсоветского пространства, языком международного общения в пространстве бывшей русскоязычной империи. Его вполне можно использовать (что и делается) как международный язык в отношениях между национальными Церквями. Единство (русской) истории и (русского) православия вызывает куда больше вопросов, так как при этом предполагается русский взгляд на историю и русский тип православия, что в свою очередь сводится к москвоцентристскому подходу, к подмене целого частью.



Евангельские Церкви хотели бы свой вариант «русского мира», в котором общение не приводило бы к растворению идентичностей в доме старшего брата. Такой «постсоветский мир» отвечал бы реалиям наличного многообразия культур и духовных традиций, стал бы диалоговым пространством церковных культур, сохранявших и обогащавших их неупрощаемую гетерогенность.



Постсоветское евангельское сообщество - настоящий полилог традиций с разными языками, где русский лишь один из многих; а православие – духовно-культурная данность наряду с иными конфессиями. Из слагаемых формулы «русского мира» обязательность русского языка и русского православия оказывается неприемлемой. Остается история, которая неодназначна и неприватизируема (не русифицируема).



Остается история, в которой есть легендарная миссия апостола Андрея в Херсонес, есть Владимирово крещение Руси. От этой истории остается завет продолжить и развить христианскую традицию путем евангельского народного просвещения (миссия Кирилла и Мефодия) огромных и до сих пор культурно малоосвоенных пространства Евразии. Сама история подсказывает миссионерское призвание евангельских Церквей в отношении постсоветского пространства: дополнить культурную традицию православия евангельской реформацией образа жизни народа; возвещать простое, универсальное, кросскультурное и неполитичное Евангелие в евразийском котле народов (как говорил И.Проханов, «в котле России»); построить Церковь на стыке исторических и культурных типов европейского секуляризма, советского атеизма, агрессивного исламизма, казенного православия, глубинного народного язычества, глобального консьюмеризма и популярного постмодерна.



То, что надсадно пытается объединить православие политико-религиозным проектом «русского мира», может сделать Евангелие и Церковь, его возвещающая. То, что нельзя сделать с претензиями на историческую роль и канонические права, можно выполнить как миссию, как ответственность за будущее. Здесь история входит в конфликт с миссиологией. Евангельские Церкви начинают с понимания миссии, и это понимание открывает историю в подлинно христианской перспективе. История объединяла и разделяла, в этом смысле она ничему не учит. Объединиться можно лишь в миссионерской ответственности за будущее

religion.in.ua
author profile image
Abdelghafour

Lorem Ipsum is simply dummy text of the printing and typesetting industry. Lorem Ipsum has been the industry's standard dummy text ever since the 1500s, when an unknown printer took a galley of type and scrambled it to make a type specimen book.

Комментариев нет

Отправить комментарий

no