Опубликовано в журнале "Общий язык", 2008, №10
Главное в искусстве – образ. Не композиция, краски, сюжет и диалоги, а именно образ, в котором узнаём что-то близкое и живое. В него мы всматриваемся как в зеркало, открывая там собственную суть. И тогда книга, картина, кино становятся для нас родными.
Иногда образы искусства пугают, потому что открывают изнанку нашей личности, её теневую сторону. Иногда очищают и просветляют – пробуждают совесть, вселяют веру в силу добра, возвращают человека к самому себе.
Но все эти образы относительны, ведь созданы по поводу и в отношении к некоему Первообразу, зависят от Него и сравниваются с Ним. Лишь в связи с Первообразом можно различать добрых и злых, светлых и тёмных, подлинных и неподлинных. Можно сказать ещё и так: образы искусства – это творческая попытка восстановить Первообраз, приблизиться к Нему, сравнить себя с Ним, сопоставить типичного персонажа, героя нашего времени с вневременным оригиналом. Даже когда образ получается мрачный, пугающий, он передаёт правду жизни – её несоответствие эталону.
Искусство всегда правдиво – когда оправдывает реальность и когда спорит с ней, когда продаётся политикам и когда критикует их, когда служит коммерции и когда служит народу, когда говорит о достоинстве личности и когда показывает её испорченность. Во всём этом есть своя правда – мы далеки от Первообраза себя и жизни, но и не можем расстаться с ним совсем, ибо тогда погибнет не только искусство, но и мы сами – и эстетические стандарты утратятся, и личность, как сегодня говорят, «опустится ниже плинтуса».
Ещё раз и проще: искусство отражает жизнь в образах, сквозь которые просвечивает Первообраз. В образах – мы сами как мы есть. В Первообразе – идеал, без которого всё теряет ценность и смысл. Христиане называют этот идеал образом Божьим. Разглядеть его в многочисленных образах искусства очень сложно, но именно он возвышает человеческое творчество, не даёт ему окончательно сползти в идолопоклонство собственному эго, власти и деньгам.
Первообраз, или образ Божий, говорит не только о Боге, но и о нас самих, так как мы созданы по Его образу, и об искусстве, которое должно отражать этот образ, воплощать его в узнаваемых и актуальных формах.
Когда знаешь Первообраз, всё искусство читается и видится по-другому. Когда видишь свет из мира нездешнего, всё земное озаряется его лучами и преображается. Важно подчеркнуть эту мысль: правильно понять образы искусства можно в присутствии Первообраза, в Его свете. Но сложность состоит в том, что и сам Первообраз не даётся нам в целостности и готовом виде, здесь и сейчас. Он сам складывается из образов, из фрагментов искусства. Мы прозреваем его везде, выискиваем, собираем по частям. Затем восстанавливаем эту мозаику (до конца никогда не получится!) и удивляемся её неожиданным и захватывающим сюрпризам.
В христианстве есть два подхода к искусству. При первом считается, что известен Первообраз, по Которому можно судить об искусстве, делить его на «христианское» и «плохое». Тогда получается, что всё современное искусство – сплошь греховное и злое. Да и в классике лишь то, что создано с одобрения церкви и для неё, имеет право называться искусством. При втором подходе верующие люди признают, что они и сами не знают Первообраз в Его полноте, видят «как сквозь тусклое стекло» и лишь постепенно приближаются к Нему. Потому и от искусства они не требуют каноничности и правильности. Их устраивает главное – правдивость искусства, когда автор ищет истину и красоту, идёт в своих поисках до конца, собирает по крупинкам мозаику Первообраза, ловит Его отражения в разных измерениях и горизонтах жизни.
В Библии, самой поэтической книге, о Боге и его отношениях с людьми говорится на языке лирики. Песнь Песней повествует, как невеста ищет жениха, но он снова ускользает от неё. Здесь есть и боль разлуки, и ужас оставленности, и радость встречи. Так и в искусстве Первообраз является искомым, но никогда он не даётся полностью и сразу. Если есть живой поиск и страстное стремление найти и восстановить его, воплотить в своём творчестве – пусть даже однобоко, противоречиво, трагично, такое искусство оправданно и отвечает своему призванию.
У Осипа Мандельштама есть удивительные строки:
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» – сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Поэт называет образ мучительным, зыбким, неосязаемым – Первообраз не вещь, которую можно грубо схватить и пристально изучить. Более того, автор не уверен, что видит именно Бога, Его образ. Сердце подсказывает, что это так, хотя сам он так не думает, этого не понимает, не принимает на рациональном уровне, не считает это «правильным».
Многие авторы так и не сказали «Господи!», хотя в их творчестве чувствуется Его присутствие. Это связано с тем, что есть лишь один источник добра, истины и красоты – сам Бог-Творец. Его творчеству можно подражать, принимая ответственно и благодарно Его таланты. Его творчество можно по-обезьяньи переиначивать, кривляясь и богохульствуя. Но всё это будет по поводу Первообраза, в зависимости от Него. Лишь Бог творит из ничего, создаёт с чистого нуля, а человек может черпать лишь из Его истоков идеи и вдохновение.
Отсутствие, стирание, утрата образа Божьего свидетельствуют о Боге не менее убедительно. Пустота, оставшаяся после уничтожения Его, пугает. Её не заполнить ничем иным, это зияние можно назвать чёрной дырой современного художественного творчества. Примечательно, что сегодня теоретики искусства предпочитают говорить не о присутствии, а именно об отсутствии Божьего начала. Появились интересные слова-концепты, передающие утрату Первообраза – «след», «царапина». Задача читателя, зрителя усложнилась – теперь о Первообразе, Первосмысле, Первопричине можно судить лишь по следам и царапинам, которые остались после отчаянных попыток вычеркнуть Бога из реальности.
«Смерть Бога», «смерть Автора», «смерть человека» – такова эволюция мысли за последние сто лет. За смертью Бога как Первообраза искусства последовала смерть культуры, распад образов мира и человека. За разложением образа человека приходит и его физическая погибель. «Если Бога нет, то всё позволено» – глобальный терроризм, клонирование, смена пола отменяют человека как Богом созданную уникальную личность и абсолютную ценность.
И всё же о смерти надо было сказать. В этом задача искусства – не только отражать Первообраз, но говорить о несоответствии, конфликте, разрыве между Ним и человеческой реальностью. Ведь нельзя же передать дух нашего времени через поэзию трубадуров, живопись и скульптуру Микеланджело, театр Шекспира. Поэтому появляются театр абсурда, «новый роман», авангард, кинематограф. В этом смысле современное искусство достойно выполняет свою роль – показывает в образах радикальные перемены, происходящие с нами на духовном уровне.
Но мало показать реальность, нужно вывести человека за её пределы, на границу, где реальность смыкается с миром духовным. Нужна дорожка света, спасительная нить Ариадны, которая покажет иные пути, альтернативу блужданию в хаосе и мраке Богооставленности. Неуловимый образ Божий должен вернуться в современное искусство, а затем и в нашу жизнь.
Главное в искусстве – образ. Не композиция, краски, сюжет и диалоги, а именно образ, в котором узнаём что-то близкое и живое. В него мы всматриваемся как в зеркало, открывая там собственную суть. И тогда книга, картина, кино становятся для нас родными.
Иногда образы искусства пугают, потому что открывают изнанку нашей личности, её теневую сторону. Иногда очищают и просветляют – пробуждают совесть, вселяют веру в силу добра, возвращают человека к самому себе.
Но все эти образы относительны, ведь созданы по поводу и в отношении к некоему Первообразу, зависят от Него и сравниваются с Ним. Лишь в связи с Первообразом можно различать добрых и злых, светлых и тёмных, подлинных и неподлинных. Можно сказать ещё и так: образы искусства – это творческая попытка восстановить Первообраз, приблизиться к Нему, сравнить себя с Ним, сопоставить типичного персонажа, героя нашего времени с вневременным оригиналом. Даже когда образ получается мрачный, пугающий, он передаёт правду жизни – её несоответствие эталону.
Искусство всегда правдиво – когда оправдывает реальность и когда спорит с ней, когда продаётся политикам и когда критикует их, когда служит коммерции и когда служит народу, когда говорит о достоинстве личности и когда показывает её испорченность. Во всём этом есть своя правда – мы далеки от Первообраза себя и жизни, но и не можем расстаться с ним совсем, ибо тогда погибнет не только искусство, но и мы сами – и эстетические стандарты утратятся, и личность, как сегодня говорят, «опустится ниже плинтуса».
Ещё раз и проще: искусство отражает жизнь в образах, сквозь которые просвечивает Первообраз. В образах – мы сами как мы есть. В Первообразе – идеал, без которого всё теряет ценность и смысл. Христиане называют этот идеал образом Божьим. Разглядеть его в многочисленных образах искусства очень сложно, но именно он возвышает человеческое творчество, не даёт ему окончательно сползти в идолопоклонство собственному эго, власти и деньгам.
Первообраз, или образ Божий, говорит не только о Боге, но и о нас самих, так как мы созданы по Его образу, и об искусстве, которое должно отражать этот образ, воплощать его в узнаваемых и актуальных формах.
Когда знаешь Первообраз, всё искусство читается и видится по-другому. Когда видишь свет из мира нездешнего, всё земное озаряется его лучами и преображается. Важно подчеркнуть эту мысль: правильно понять образы искусства можно в присутствии Первообраза, в Его свете. Но сложность состоит в том, что и сам Первообраз не даётся нам в целостности и готовом виде, здесь и сейчас. Он сам складывается из образов, из фрагментов искусства. Мы прозреваем его везде, выискиваем, собираем по частям. Затем восстанавливаем эту мозаику (до конца никогда не получится!) и удивляемся её неожиданным и захватывающим сюрпризам.
В христианстве есть два подхода к искусству. При первом считается, что известен Первообраз, по Которому можно судить об искусстве, делить его на «христианское» и «плохое». Тогда получается, что всё современное искусство – сплошь греховное и злое. Да и в классике лишь то, что создано с одобрения церкви и для неё, имеет право называться искусством. При втором подходе верующие люди признают, что они и сами не знают Первообраз в Его полноте, видят «как сквозь тусклое стекло» и лишь постепенно приближаются к Нему. Потому и от искусства они не требуют каноничности и правильности. Их устраивает главное – правдивость искусства, когда автор ищет истину и красоту, идёт в своих поисках до конца, собирает по крупинкам мозаику Первообраза, ловит Его отражения в разных измерениях и горизонтах жизни.
В Библии, самой поэтической книге, о Боге и его отношениях с людьми говорится на языке лирики. Песнь Песней повествует, как невеста ищет жениха, но он снова ускользает от неё. Здесь есть и боль разлуки, и ужас оставленности, и радость встречи. Так и в искусстве Первообраз является искомым, но никогда он не даётся полностью и сразу. Если есть живой поиск и страстное стремление найти и восстановить его, воплотить в своём творчестве – пусть даже однобоко, противоречиво, трагично, такое искусство оправданно и отвечает своему призванию.
У Осипа Мандельштама есть удивительные строки:
Образ твой, мучительный и зыбкий,
Я не мог в тумане осязать.
«Господи!» – сказал я по ошибке,
Сам того не думая сказать.
Поэт называет образ мучительным, зыбким, неосязаемым – Первообраз не вещь, которую можно грубо схватить и пристально изучить. Более того, автор не уверен, что видит именно Бога, Его образ. Сердце подсказывает, что это так, хотя сам он так не думает, этого не понимает, не принимает на рациональном уровне, не считает это «правильным».
Многие авторы так и не сказали «Господи!», хотя в их творчестве чувствуется Его присутствие. Это связано с тем, что есть лишь один источник добра, истины и красоты – сам Бог-Творец. Его творчеству можно подражать, принимая ответственно и благодарно Его таланты. Его творчество можно по-обезьяньи переиначивать, кривляясь и богохульствуя. Но всё это будет по поводу Первообраза, в зависимости от Него. Лишь Бог творит из ничего, создаёт с чистого нуля, а человек может черпать лишь из Его истоков идеи и вдохновение.
Отсутствие, стирание, утрата образа Божьего свидетельствуют о Боге не менее убедительно. Пустота, оставшаяся после уничтожения Его, пугает. Её не заполнить ничем иным, это зияние можно назвать чёрной дырой современного художественного творчества. Примечательно, что сегодня теоретики искусства предпочитают говорить не о присутствии, а именно об отсутствии Божьего начала. Появились интересные слова-концепты, передающие утрату Первообраза – «след», «царапина». Задача читателя, зрителя усложнилась – теперь о Первообразе, Первосмысле, Первопричине можно судить лишь по следам и царапинам, которые остались после отчаянных попыток вычеркнуть Бога из реальности.
«Смерть Бога», «смерть Автора», «смерть человека» – такова эволюция мысли за последние сто лет. За смертью Бога как Первообраза искусства последовала смерть культуры, распад образов мира и человека. За разложением образа человека приходит и его физическая погибель. «Если Бога нет, то всё позволено» – глобальный терроризм, клонирование, смена пола отменяют человека как Богом созданную уникальную личность и абсолютную ценность.
И всё же о смерти надо было сказать. В этом задача искусства – не только отражать Первообраз, но говорить о несоответствии, конфликте, разрыве между Ним и человеческой реальностью. Ведь нельзя же передать дух нашего времени через поэзию трубадуров, живопись и скульптуру Микеланджело, театр Шекспира. Поэтому появляются театр абсурда, «новый роман», авангард, кинематограф. В этом смысле современное искусство достойно выполняет свою роль – показывает в образах радикальные перемены, происходящие с нами на духовном уровне.
Но мало показать реальность, нужно вывести человека за её пределы, на границу, где реальность смыкается с миром духовным. Нужна дорожка света, спасительная нить Ариадны, которая покажет иные пути, альтернативу блужданию в хаосе и мраке Богооставленности. Неуловимый образ Божий должен вернуться в современное искусство, а затем и в нашу жизнь.
